Настоящая любовь или Жизнь как роман - Эдуард Тополь Страница 44

ДОСТОЕВСКИЙ (недоуменно). В каком смысле?

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР. Застрелился растратчик…

Достоевский в изумлении поворачивается к открытому окну.

Там, в утреннем сумраке, плывут и тают звезды, и гдето вдали летит, все удаляясь, яркая комета.

Санкт-Петербург, Пирс в петербургском порту. Осенний день

Граф Эдуард Тотлебен, генерал-адъютант государя императора, герой Крымской войны, одетый в простую рабочую блузу и брезентовые штаны, медленно идет по пирсу петербургского порта, наблюдая за работами строителей, сооружающих портовые фортификации и — в сухом доке — два новых военных фрегата.

Врангель идет рядом с графом, позади них виден Петербург, Невский проспект, стрела Адмиралтейства.

ВРАНГЕЛЬ. Эдуард Иванович, вы теперь адъютант государя! Неужто вы позволите этому великому таланту безвременно погибнуть в Сибири? Он пишет мне, что вы учились вместе.

ТОТЛЕБЕН. Барон, видите, что мы делаем? Мы исправляем ошибки Петра Великого. Здесь будут фортификации, чтобы впредь не допустить того позора, который имели мы в Севастополе… (Кричит наверх, на леса строителям.) Юсупов, что ты красишь? Зачем?

БРИГАДИР СТРОИТЕЛЕЙ (сверху, с лесов). Так ведь государь приедет смотреть, господин генерал!

ТОТЛЕБЕН. Отставить красить! Государь приедет фрегаты смотреть, а не фасады! (Врангелю.) Достоевский… Я помню его по училищу… (Скептически.) Но просить за него императора… Да и учился он, между нами, через пень колоду, к инженерии — никаких способностей.

ВРАНГЕЛЬ. Зато он гениальный писатель, Эдуард Иванович! И он написал новые стихи на коронацию Александра. А самое главное, граф, — он вынес из каторги такие романы, какие, кроме него, ни один писатель написать не сможет! Разве это не благородно — спасти такой талант для России?

ТОТЛЕБЕН (усмехнувшись). Пылко, пылко… Но императору не писатели нужны, а фрегаты. Мы обязаны показать миру, что мы в этой войне не весь флот потеряли. (Остановившись перед почти готовым фрегатом, с гордостью.) Глядите, какой красавец! Нет, мы им еще покажем Андреевский флаг в океане!

Семипалатинск, комната и убогий дом Достоевского.

Осенний день

Старый китаец выбрасывает из дома на крыльцо скудные пожитки Достоевского — книги, Библию, пару простыней, одежду, коробки с тиснением «ТОРГОВЫЙ ДОМ Михаила ДОСТОЕВСКОГО». Из коробок вываливаются связки писем.

Достоевский собирает все это в простыню.

ДОСТОЕВСКИЙ. Я заплачу… Я обещаю…

СТАРЫЙ КИТАЕЦ. Не велю, писател! Пят месятс уже не платил… Иди свой казалма жить!.. Иди, иди… «Писател»!

Улицы Семипалатинска. Тот же день

По осенней грязи Достоевский с котомкой идет в сторону казарм.

Потертая шинель висит на его худой фигуре как на вешалке…

Ноги вязнут и разъезжаются в грязи…

Отшатнувшись от выскочившего из подворотни щенка, он чуть не падает.

Прыщавые подростки, торчащие на углу с цигарками в зубах, хохочут.

ПОДРОСТКИ. Глянь на этого!

— Писатель!

— Да какой он писатель?! Идиот! Евонная невеста в Кузнецке с учителем трахается, а он тут им кажный день письма пишет! (Кричат.) Эй, идиот!..

Достоевский оглядывается.

Подростки хохочут.

Достоевский, спотыкаясь, бредет дальше.

Казарма. Ночь

В казарме на нарах спят солдаты.

Достоевский, примостившись у столика дневального, пишет письмо.

ГОЛОС ВРАНГЕЛЯ (за кадром читающего письмо). «…Все свое жалованье извел на письма вам да Марии, даже в комнате мне уже отказали, переселился назад, в казарму…»

Санкт-Петербург, гостиная в доме Врангеля. День

ВРАНГЕЛЬ (читает письмо). «…И если я еще жив, то только надеждой на вас, Александр Егорович. Со времени издания «Бедных людей» минуло уже восемь лет, а ничего мною не написано, и все замыслы — и старые, с каторги, и новые — тонут в этом омуте бессрочной солдатчины…» (Поднимая глаза.) Дядя! Ну неужто мы — Врангели! бароны! — не заслужили аудиенции у государя императора?!

Дядя Врангеля — тот самый генерал, с которым юный Врангель ехал когда-то на казнь петрашевцев, но постаревший на восемь лет — достает сигару из ящика «ТОРГОВЫЙ ДОМ Михаила ДОСТОЕВСКОГО», разминает ее, обкусывает щипчиками конец, закуривает и, выпустив дым, задумчиво щурится…

ДЯДЯ ВРАНГЕЛЯ. Дело не в аудиенции, Алекс… Как начинающий дипломат, ты обязан знать: к царям должно идти, только подготовив беспроигрышный результат аудиенции! (По-немецки.) Беспроигрышный, понимаешь? (По-русски.) Иначе не только Достоевского, но и свою карьеру загубишь.

ВРАНГЕЛЬ (пылко). Но сколько же можно ее готовить?

Семипалатинск, двор и дом генерал-губернатора.

День, падает снег

Ворота дома генерал-губернатора Форта распахнуты настежь, во дворе идут последние приготовления генерала к отъезду: денщик, слуга и возница, сложив в крытую телегу багаж, обвязывают этот багаж веревками…

а кучер генеральской кареты кормит запряженную цугом шестерку коней, подтягивает на них сбрую…

Достоевский (худая шея торчит из протертой шинели, на голове помятая треуголка, на ногах какие-то обноски) шагнул с улицы во двор, но дорогу ему преграждает адъютант генерал-губернатора, одетый в щегольскую суконную шинель и хромовые сапоги.

АДЪЮТАНТ ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРА. Куда? Кто такой?

ДОСТОЕВСКИЙ. Унтер-офицер Достоевский. С ходатайством к генерал-губернатору…

АДЪЮТАНТ ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРА. Его высокопревосходительство уезжают. Не до тебя, унтер.

Из дома выходят генерал-губернатор с женой, садятся в карету. Оба в меховых шапках, лисьих шубах, валенках-катанках.

ДОСТОЕВСКИЙ (адъютанту, просительно). Мне только на минуту!

Генерал выглядывает из кареты.

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. Ладно, сочинитель, иди сюда!

Достоевский подходит к карете.

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (через приоткрытую дверцу кареты). Чего тебе?

ДОСТОЕВСКИЙ. Ваше высокопревосходительство! Окажите милость! В гимназии вакансия открылась, а в Кузнецке есть молодой учитель, Вергунов, он на эту вакансию будет экзамен держать, но, сами знаете, без протекции у нас ничего невозможно…