Кирза - Вадим Чекунов Страница 44

Проходим между койками и останавливаемся возле моей.

— Вот эта, — показываю на соседнюю койку, — ничья, пустая. Раньше на ней Пепел спал. На дембель ушел весной этой. Теперь — твоя будет. Рядом со мной. Вот наша тумбочка. Понял?

Боец кивает.

Сажусь на свою койку. Смотрю на напряженное лицо Кувшинкина.

— Ставлю тебе первую боевую задачу!

Боец — весь внимание.

— Завтра же найдешь текст стихотворения «Москва! Как много в этом звуке». Помнишь такое, нет? Лермонтова, «Бородино» читал? В школе плохо учился? Уроки прогуливал, в Москву подраться ездил, да?

Боец молчит.

— Так вот. Найдешь текст и выучишь. Наизусть. И мне будешь перед отбоем рассказывать. Понял? Вместо этой сказочки мудацкой, что в карантине учил: Учил ведь сказочку?

— Да. Так точно.

— Ну, значит, и про Москву выучишь. Будем прививать тебе любовь к столице нашей великой Родины через искусство. Съебал!

Кувшинкин убегает.

Сбрасываю сапоги и заваливаюсь на койку. Закрываю глаза. Мне кажется, что я вижу свое отражение в одном из кривых зеркал дурацкой комнаты смеха, куда все мы попали бесплатно и на два года.

Отражение мне совсем не нравится.

И здесь, как заметил когда-то Паша Секс, далеко не смешно.

Бойцов к нам пришло всего шесть человек. Кроме виденных мной четверых, на следующее утро к построению прибыли еще двое — Новиков и Максимов.

Такое бывает, если приехавшие на присягу родители останавливаются в гостинице военгородка на несколько дней. Командование разрешает солдату проводить время с ними, но обязывает являться на построения.

Максимов родом из Челябинска, высокий и ширококостный, с приплюснутым боксерским носом и накачаной шеей. Это радует — все же не весь призыв плюгавым оказался.

Максимов держится спокойно, приветливо. Сообщает нам свою кликуху — Макс. Спрашиваем его — действительно, боксер, кандидат в мастера.

— Тогда не Макс будешь, а Тайсон! — решаем мы.

Паша Секс радуется:

— Наконец-то дождался! У нас спортзал есть, от Скакуна остался, был тут у нас гигант один: Две груши висят. Сходим как-нибудь, поспарингуем:

Я смеюсь. Паша, хоть и коренастый, ниже Тайсона чуть не вполовину.

Новиков — пермяк, маленький и лопоухий. Впрочем, после карантиновской стрижки наголо все обычно лопоухие. Новиков притащил в казарму два огромных пакета с едой.

Костюк протягивает к ним руку, но его вдруг отстраняет Колбаса. Колбаса старше нас по призыву на полгода.

— Съеби, тебе не положено, — небрежно роняет Колбаса, роясь в пакете. — Сначала всегда старый! — поучительным тоном обращается он к бойцу.

Костюк смотрит на меня.

Я оглядываюсь. Из офицеров — никого. Парахин и Воронцов должны явиться с минуты на минуту, но пока все чисто.

Киваю Костюку.

Тот молча бьет Колбасу кулаком в лицо и тут же добавляет ногой. Носок его сапога попадает Колбасе точно в пах, и сержант, выронив пакет, приседает, а затем и валится на пол.

Боец перепуган происходящим.

Вижу, как из-за его спины появляется двое осенников — Укол и Гунько.

— Ты охуел, что ли?! — орет Уколов. — Ты на сержанта руку поднял!

Подхватываю табурет и встаю рядом с Костюком. К нам бегут Кица и Секс.

Колбаса все еще на полу, рядом с пакетом. Поджав колени к груди, перекатывается с боку на бок, беззучно раззявив рот.

Здорово ему Костюк заехал.

— Рот закрой! Уставник хуев нашелся! Сейчас рядом с ним ляжешь! — говорю я, надвигаясь на Укола.

Подбежавшие Кица и Паша, с ремнями в руках, встают сзади осенников. Гунько озирается по сторонам и понимает — заступиться за них некому. Все другие из их призыва в наряде.

Мандавохи лишь наблюдают за нами со стороны, в наши взводовские дела не лезут. Да и Колбаса, это все понимают, был не прав.

Не надо выебываться, как говорится.

— Я так розумею, це все ж моэ: — Костюк поднимает пакет и передает его Кице.

Конфликт исчерпан.

Гунько и Укол помогают Колбасе подняться и ведут его в сортир.

Паша Секс подходит к посеревшему лицом Новикову и хлопает его по плечу.

— Я надеюсь, ты и все остальные, кто с тобой, поняли, кто ваши настоящие дедушки?

Боец часто-часто кивает.

Осенники просто так власть не сдадут, это ясно. Теперь за каждым шагом следить надо. Это только начало.

Не нравится мне это все. Даже наши старые за нас с дембелями не пиздились.

После отбоя в казарму заваливают сменившие нас на КПП Гитлер и Бурый.

— Ну, че, бля, — с ходу начинает Бурый. — Сейчас посмотрим, чему вас в духанке учили.

Бойцы уже лежат под одеялами и внимательно наблюдают за ним.

Мишаня выдерживает паузу и вдруг орет на всю казарму:

— Сорок пять секунд — подъем!

Бойцы вскакивают и, натыкаясь друг на друга, судорожно одеваются.

Гитлер пинает никак не могущего справиться с брючным ремнем Новикова:

— Воин, резче давай!

От пинка Новиков падает на прикроватные тумбочки. Одна из них опрокидывается и из нее вылетают во все стороны мыльно-рыльные принадлежности.

Это тумбочка Кицы. Толстый хохол мрачнеет:

— Э, Хытлер, полехче там!

Сахнюк взвивается:

— Я тебе не Гитлер, ты понял?! Еще раз назовет кто так:

— То шо? — спокойно спрашивает Кица.

Мелкий, плюгавый Сахнюк молчит.

Все-таки есть в его внешности что-то такое: Ему бы в кино играть. Особенно в старых, черно-белых фильмах про войну. Если не Гитлера, то полицая, старосту-холуя, или просто предателя, провокатора.

— Боец на хавчик проставился, не трогай его, — говорю я Сахнюку.

Бойцы, одетые уже, стоят по стойке смирно.

— Слушай сюда! — командует Гончаров. — Крокодилов сушить умеем?

Бойцы переглядываются.

— Я не понял, воины!.. — Гончаров подпрыгивает к одному из них — Кувшинкину — и бьет его кулаком в живот.

Боец морщится, но удар держит.

Гончаров оглядывается на нас:

— А вы хуль сидите — не видите, службу воины ни хуя не шарят!

К стоящим навытяжку бойцам, закусив губу, подходит Сахнюк и начинает пинать их по голеням, одного за другим. Достается и здоровому Максимову, но тот понимает, что рыпаться нельзя.