Праздник на выезде - Дарья Сойфер Страница 44

Катафалк Илоны Ивановны, вероятно, повидал на своем веку много смертей, но вот рождение новой жизни – вряд ли. Глеб же надеялся, что его знакомство с таинством появления человека произойдет не сегодня. Или, в идеале, вообще не произойдет.

Рудаков гнал в ближайшую клинику, сжимая мокрыми ладонями руль, и жалел, боже, как он жалел, что Илона Ивановна не поставила перегородку между передним сиденьем и отсеком для гробов. Ну почему среди десятков гостей не нашлось других желающих отвезти женщину в роддом? И почему вдруг Лиза вцепилась мертвой хваткой в Алину, умоляя не оставлять ее? Хорошо, что Настя согласилась поехать с ними. Плохо только, что она не села рядом с ним, ему ведь тоже требовалась поддержка.

Странно все это было. Ненормально как-то. Хотя чему удивляться? В последнее время жизнь Глеба перестала быть нормальной, нравилось ему это или нет.

– Откуда я знаю, какое у нее раскрытие, мам? – орала Алина в трубку телефона не столько от злости, сколько от боли: Лиза ни на секунду не отпускала ее руку.

Глеб вздохнул. Жалко, что нельзя зажмурить уши. С другой стороны, он вот вечно раздражался на своих родителей, но Алине-то не повезло явно больше. Мама– гинеколог – вот где кошмар! Нет, профессии-то, конечно, всякие нужны и важны, но какие же она байки с работы травит по вечерам за столом?

– Каждые две минуты, – отчитывалась Алина матери. – Да проверю я, сейчас проверю! Насть, не подвинешься? Давай мне сюда ее ноги… – За спиной Глеба раздалась подозрительная возня, и Лиза снова испустила рев белуги.

Да за что же Глебу такие мучения? Как бы так незаметно оторвать зеркало заднего вида и вышвырнуть к чертям собачьим в окно, чтобы не видеть всего, что творится сзади?

– Лежи, лежи, я тут! – приговаривала Алина. – Ни у кого нет перчаток?

Риторический вопрос.

– У меня антисептик есть, сойдет? – подала голос Настя.

Сзади что-то зачавкало, и в воздухе запахло спиртом. Интересно, а если выпить немного антисептика, то, наверное, не умрешь? Вряд ли ведь менты с алкотестерами станут тормозить катафалк.

– Да, нащупала шейку матки. – Алина не щадила чувств окружающих. Вот кому нужны эти подробности? Могла бы просто сказать «есть» или «орел в гнезде». Или какие там еще есть эвфемизмы для половых органов.

У Глеба всегда было живое воображение. Таков он, побочный эффект гениальности. И сейчас, вместо того чтобы видеть перед собой серую ленту дороги, он в красках представил, что Алина по локоть запустила руку туда, откуда берутся дети, и нащупывает шею младенца. Закуски, наспех проглоченные с утра, возмущенно заворочались в желудке. Глеб сглотнул и приоткрыл окно, стараясь унять тошноту.

– Так, у меня влезает два… Нет, три пальца… Дыши, Лиза, не переставай дышать…

Да-да, дыши, Рудаков. Глубже. Представь, что перегородка все-таки есть. Ты здесь один, солнечный день прекрасен. Вон светофор, вон рекламный щит с овощами. Чудно! Думай о тыквах всяких, кабачках… Стоп, младенцы – они же как кабачки. То есть вот такая вот огромная фиговина вылезет у нее прямо оттуда?! Так, спокойно… Окно-то можно открыть и пошире.

– Что значит, суй глубже? Не хочу я… Твою мать… Да не тебе я! О’кей, прости, мам. Хорошо. О, четыре пальца! Черт… По ходу не все воды отошли. У кого-нибудь есть салфетки?

– У меня нет. – Настин голос звучал глухо. Кажется, и у нее поубавилось оптимизма. – Глеб, посмотри в бардачке!

– Может, сама? – Рудаков затормозил на светофоре и вытер тыльной стороной ладони мокрый лоб. Холодный пот аж в глаза стекал.

– Глеб! – хором рявкнули Алина и Настя.

Спелись… Будь проклята женская солидарность! Стараясь не оборачиваться и ненароком не зацепить боковым зрением то, что происходило сзади, Глеб торопливо выхватил из бардачка упаковку салфеток и поставил между передними сиденьями. Хрена с два он повернется туда, чтобы ее отдать!

О своем решении Глеб пожалел в ту же секунду. Потому что мимо него просунулась окровавленная рука Алины и… И прощайте, закуски.

Каким-то чудом Глеб успел выставить голову в окно, содрогаясь от рвотных позывов. Плюс в этом был лишь один – ему таки полегчало. Минусов оказалось больше. Во-первых, Алина с Настей по тошнотной инерции тоже стали давиться и кашлять. Во-вторых, водители соседних машин уставились на Глеба как на какого-то слабака. И только шофер черного ритуального автобуса, который притормозил в паре метров, опустил стекло и солидарно кивнул.

– Держись, новичок! – крикнул он Рудакову. – После десятого жмурика будет легче.

Едва лишь загорелся зеленый сигнал, Глеб вдавил в пол педаль газа. Он вообще давно не молился, но теперь лихорадочно вспоминал и Господа нашего, Иисуса Христа, и пречистую мать его, Деву Марию, и пресвятую Троицу, и всех святых.

– Я больше не буду грешить, – молился он одними губами. – Ну, постараюсь, по крайней мере. Очень. И свечку поставлю. И на Алинке женюсь. Обвенчаюсь. Только прошу тебя, Господи, не дай ей родить в этом бренном катафалке!

Глеб нащупал под футболкой крестик, стиснул его левой рукой так, что края впились в ладонь. И то ли иконка на приборной панели помогла, то ли там, наверху, удивились от неожиданности, услышав голос самой заблудшей из овец, но молитва сработала.

Никогда еще Глеб так не радовался при виде больницы. Затормозил у ворот – и гранитная глыба, что давила на его плечи, обратилась в пыль. Рудаков выскочил из машины, кинулся к спасительной будке охранника, радуясь каждому шагу по твердой земле.

– Пропустите! – Он забарабанил в стекло. – Скорее!

Но охранник, казалось, с понятием скорости не был знаком вообще. Медленно, будто издеваясь, он отложил кусок хлеба с салом, облизал, сволочь такая, каждый палец, а потом пододвинул к себе журнал.

– На вас выписан пропуск? Номер машины?

– Да нет у меня никакого пропуска! Срочно, пожалуйста…

Охранник неторопливо выглянул из своей будки.