Дядьки - Валерий Айрапетян Страница 43

Армен, мой двоюродный брат, гостил у нас; в доме были я, мама и он. Папа работал на почтовом поезде и был в рейсе, Бабо гостила у дочери в Ереване. Весь день мы носились по двору, а вечером сидели в комнате отца и слушали пластинки. Мне нравился «Дельтаплан» Леонтьева и песня про двух грузин и какой-то там кувшин. Армен был худ и смугл. На шее его белело пятно витилиго. Мне оно очень нравилось, его пятно: оно делало Армена Арменом, моим братом. Лишись он его, я бы изменил о нем мнение, он был бы уже иным. Пятно добавляло тайны, питало острый интерес к его натуре. «Это неизлечимая болезнь!» — говорил он, и в глазах его загорались голодные огни обреченности. Я гордился братом, его мужеством и втихаря ему завидовал: завидовал его болезни, нераскрытой наукой, неизлечимой, несомой им, как взрослая ноша. Ко всему прочему, Армен хорошо дрался, и это безоговорочно наделяло его авторитетом.

Мама была в гостиной. Потом она позвала нас ужинать. Мы сидели и ели. Армен всегда ел плохо и даже был за это бит своей матерью. Я же, наоборот, страдал обжорством. Когда-то мне было внушено, что еда прибавляет силы, что тот, кто много ест — силач. Я этому поверил и старался не отступать от данной методики наращивания силы. Желудок мой был растянут, как старые семейники.

Вдруг за окном послышался шум. Бежала толпа, вспыхивали крики, кто-то два раза отчаянно громко выдохнул «ОХ!», ужасающий визг вперемешку с хрипом донесся до нас.

Мать подскочила, выбежала на улицу, через мгновение вернулась, стала прыгать по комнате, как напуганная курица, била себя по бедрам. «Вай, вай! Убивают, убивают! Вай!» Мы с братом были неподвижны. Нечто гнусное, незнакомое доселе, стало подниматься к горлу, растеклось по шее, просочилось в черепную коробку. Я впал в ступор, хотя реального страха не испытал. «Боже! Боже!» — причитала мать. Вскоре она вышла из спальной, прижимая к себе чистые простыни, жгут, бинты и ножницы. На секунду замерла посреди залы, потом подошла ко мне, схватила за руку и вывела из-за стола. Всегда капризный и упертый, сейчас я повиновался, скованный охватившим меня новым чувством.

— Надо помочь, — сказала она незнакомым мне голосом. — А ты, Арменчик, сиди и жди.

Мы вышли на улицу и двинулись к трамвайной остановке. Луна, обрамленная нимбом, катилась по звездному небу. Я увидел, как мужчина в черных брюках пытался ползти, судорожно перебирая ногами и взмахивая руками, словно тонущий.

Мама ускорила шаг, я еле поспевал за ней. Молодой и смуглый, худой, с каменным подбородком, он распластался на горячем асфальте и корчился от боли и ужаса. Спина его была исколота как минимум в десяти местах. Места удара походили где на воронки, где на эллипсы, где на длинные щели. В воронках и эллипсах кровь сначала заполняла кратер и только потом изливалась с переполненных чернеющих озерец. Из щелей она просто текла. Кровь струилась с боков широкими ламинарными лентами и собиралась на асфальте в несколько быстро спекающихся лужиц. Из-под уха пульсировал тонкий фонтанчик. Луна отражалась в лакированных лужах. Запах крови, соединенный с горячим битумом, расползался и лез в ноздри, как жертвенное курение.

Смерть обходила его кругами, он не отрывал от нее глаз. Пустота уже заливала черной водой его глазницы, он ошарашенно водил мутными стеклянными шарами по кругу, словно силился понять происходящее, придать насильственному умиранию своего тела хоть какой-нибудь смысл, пока в один момент мы не столкнулись взглядами. Я стоял в нескольких шагах от умирающего и смотрел на него со всей жадностью любопытного детства. Возможно, вид ребенка, спокойно созерцающего агонию, успокоил его, потому что на мгновение он перестал извиваться и остановил вращение глаз. Мы смотрели друг на друга, как давно знакомые люди, как, может быть, смотрят при встрече друг другу в глаза надолго разлученные, а под старость соединенные близнецы. Время застыло, нас будто бы изолировало от окружающего мира. Было видно, как угасание достигает его сознания, обволакивает его мысли клеем, накрывает разум черным саваном небытия. Движения умирающего потеряли ярость сопротивления: из истеричных и отрывистых они превратились в вялые и конвульсивные подергивания. Борьба была на исходе. Рот его стал открываться, глаза мутнели в ночи, голова коротко подрагивала, лицо разом осунулось, будто из него высосали воздух.

Мама стояла с накрахмаленными простынями и вертелась вполоборота, как заведенная кукла; мать искала поддержки, но улица предпочитала не выходить за пределы своих домов, наблюдая через окна, подглядывая через дверные щели, выпирая головы из-за заборов. Вокруг зарезанного толпились подельники убийцы с острыми лицами (убийцы редко бывают толстяками), убийца с торчащим кадыком и прилизанными волосами, мама с простынями и я — с бинтами и ножницами. Суета возрастала, мама решила приблизиться для оказания помощи и сделала несколько решительных шагов в сторону тела. Внезапно, словно из-под земли, перед нами вырос маленький, смуглый, резкий, с дурным взглядом. В руке его крепко сидел нож, измазанный кровью. Убийца походил на цыгана.

— Мотай давай, дура, бля, а то ляжешь рядом, и сынок твой ляжет, — прошипел, пеня рот, «цыган», потрясая окровавленным ножом.

Мама запричитала: «Вай-вай-вай!» — и, взяв меня под руку, рванула к дому. Я обернулся. Цыган склонился над раненым и произвел несколько решительных ударных движений в шею. Два хлопка с легким причмокиванием, утробный выдох и злой плевок достигли моих ушей. Ноги лежачего дважды качнулись в стороны и замерли.

Мама что-то бубнила себе под нос и ускоряла шаг. Я чувствовал, как в нее вползает страх. Рука ее вспотела и сделалась липкой, она то и дело опускала на меня взгляд и кивала, будто убеждала себя, что с сыном все в порядке.

Теперь, когда сошел с нее медицинский пафос, она поняла, что чуть не погибла сама и не погубила ребенка. «Глупость, глупость! — говорило ее спешащее нервное тело. — Сильва, ты глупая женщина, разве можно так?!» — вторил окидывающий меня цепкий материнский взгляд. Армен сидел на полу возле пианино и листал толстую книгу с картинками. Он был напуган, смуглость его окрасилась серым; дети всегда понимают, что происходит за окном. Когда мы вошли, он быстро встал и начал тараторить что-то несвязное, наверное, от ужаса.

Перед сном мне не читали, как обычно. Работал телевизор, я лежал рядом с мамой и вспоминал убитого. Мне даже не было его жаль, я еще не приобрел способность сострадать людям, мной владел восторг нового знания, запах спеченной на асфальте крови будоражил меня неведомыми смыслами. Я понял одно. Понял, что убийство возможно. Армен сопел на соседней кровати, рот его был приоткрыт. Этот открытый рот напомнил мне убитого. Мы все умрем, дошло вдруг до меня. Умрет Бабо, умрут мама и папа, умрет сестра Наташа, Надя, брат Армен, и я тоже умру, и никто не знает, где, когда и как это произойдет.

— Мам, а я умру?

— Что?.. А, ты… Нет, сынок, что ты… Что ты!.. Не думай… Спи… Господи…

Этот ответ только укрепил во мне правоту моего открытия. Я укрылся одеялом и прикусил кулак. Так я стал взрослым.