Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника - Матвей Ганапольский Страница 43

Под эти невеселые мысли мы вышли на веранду.

– Прошу окинуть взглядом территорию, – торжественно сказала хозяйка.

Красивая была территория. Девственный лес, чистая речка, поле с нескошенной травой…

– Мне у вас очень нравится, – искренне сказал я.

– Нам тоже, – улыбнулась Марья Ивановна. – Правда, Василий Иванович? – риторически спросила она кота.

– Так как насчет нормального корма? – как-то невпопад мрачно спросил кот, не поворачивая головы, – или они только обещать умеют?

– Погодите, так он говорит? – Я не понимал, что происходит.

– Голод не тетка, – сочувственно покачала головой Марья Ивановна. – Видимо, он по лесу гулял и с голоду каких-то мухоморов наелся. Теперь бредит… Ладно, пойдемте, покажу вам нашу библиотеку.

Библиотека оказалась получше многих городских.

– Никаких Интернетов! – торжественно объявила гендиректор. – Только настоящие книжки.

Она любовно погладила корешки изданий.

– Сказки! – чуть ли не пропела она. – Всех стран и всех народов. Переплетаем своими силами. А сейчас будем пить квас…

– Ой, что вы! Я уже не могу…

– Сможете! – твердо заявила старушка. – Квас на меду, пойду, налью.

Я стоял у окна и завороженно смотрел на панораму.

Невдалеке в озере плескались русалки. Водяной стоял в центре, как в фонтане. На поле Илья Муромец старательно пленял Чудо-юдо…

– Любуетесь? – Хозяйка внесла квас и разлила его в глиняные чашки.

– Любуюсь, – признался я, – жаль, зрителей у ваших актеров нет. Скучно им, наверное, самим для себя репетировать.

– Они свое дело любят, – как-то загадочно сказала гендиректор Ягудина. – Берите кружку, пробуйте квас…

Квас был холодный и хмельной.

– А сейчас мы вам сказку сыграем. Любую, на выбор! Чтобы актеры не расслаблялись.

– Спасибо, – вздохнул я. – Только мне назад надо лететь. И вообще, я ведь к вам с предписанием.

– Ой, как интересно! – сказала старуха. – Неужели родное государство денег на музей дает?

Я отвел глаза и, глядя в окно на черные столбы дыма от котельной и в уме проклиная Диспетчера и все министерства вместе взятые, выпалил:

– Закрывают ваш музей… Вернее, переводят!..

– О-о, знакомые слова – старушка, казалось, совсем не удивилась моим словам. – И куда переводят?

– Не знаю, – я пожал плечами, – с вашим начальством согласуют.

– Согласуют, говорите? А что, мы мешаем кому?

– Почему? – произнес я с ненавистью к самому себе. – Просто ретрансляторы сюда ставят – от них поле будет сильное – ваш кот, к примеру, облучиться может. Кстати, а вы тут других пилотов, кроме меня, не видели? – Я решительно перевел тему разговора.

– Не видела, – быстро ответила хозяйка. – Старая я, глаза слабые… А что будет с планетой? Лес спилят, а речку – в трубы?

– Трудно сказать, – соврал я. – Об этом, наверное, подумают.

– И кто же подумает? Министерство культуры? Или Агентство по делам молодежи?

– Кто-то из них, наверное. Они там для того и сидят, чтобы думать…

– Да, там сократы сидят в этих министерствах – это общеизвестно, – зло заметила Ягудина. – Но они меня сейчас мало интересуют. Меня интересует, что думаешь конкретно ты? У тебя же есть, как это у вас там называется… гражданская позиция?!

– Нет у меня гражданской позиции, – твердо сказал я, окончательно падая в пучину предательства. – Мне поручили передать – я передал!..

– А ты исполнительный, – почему-то обрадовалась старушка, – это ценное качество. Что ж, тогда планы меняются. И твои и мои.

– В каком смысле?

– В широком…

Она холодно указала на огромную кровать:

– Отдохни пока. А я пирожков напеку… дорогому гостю. А отдохнешь – скатертью дорога!..

Хлопнув дверью, хозяйка вышла.

Изба начала покачиваться, напевая приятным тенором: «Баю-баюшки-баю, ай-люли, ай-люлю».

Потянуло на сон.

– Ноги у избы проверить надо, – подумал я, с трудом отрывая взгляд от кровати, – год, наверное, не смазывали.

Смазать ноги избы, чтобы перед сносом они не скрипели, – это все, что я мог сделать для Ягудиной и ее музея. А еще я мог навсегда убраться отсюда, чтобы не сгореть от стыда за свое малодушие.

Господи, подумал я, ну почему наша работа чаще всего расположена близко от дома, но далеко от совести.

На полянке было пусто. Куриные ноги высились чудом монументальной архитектуры.

Я постучал по металлу.

Изба кокетливо заквохтала и, угрожающе затрещав, подпрыгнула.

– Ты чего куру волнуешь? – раздался мрачный голос.

Я обернулся.

Позади стоял Леший с мячем.

– Ты кто? – быстро спросил я.

– Я?.. Сотрудник… – он отвел взгляд.

– Какой сотрудник?

– Этот… как его… Научный…

Я подошел вплотную к Лешему и внимательно вгляделся в его бороду.

Передо мной была роскошная борода, увитая цветами и шишками.

– Борода, конечно, бутафорская?

– Так точно, – быстро выпалил он. – На клею!..

– Проверим!.. – Я схватился за конец бороды и что силы дернул.

– Ты чего творишь?! Больно! – завопил он и, выронив мяч, побежал к лесу.

Я поднял с земли мяч. Он был теплый и мягкий.

Сдобный, одним словом…

– Как дела, мой круглый друг? – спросил я игриво.

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел! – пропищал мяч. – А вот от тебя… трудно сказать…

– Действительно, – согласился я, – тем более что твое, так сказать, лицо мне до боли знакомо!..

Колобок вдруг отчаянно взвизгнул, выскользнул у меня из рук и с неколобковской скоростью зигзагами помчался по поляне.

– Варфоломеев, стой! Стой, хлебная душа! – закричал я, но мяч лишь увеличил скорость.

Мне удалось его поймать минут через двадцать, выслеживая в кустах по свежему хлебному запаху и совершив в финале отчаянный вратарский прыжок.

Мы сидели под мохнатой сосной. Вокруг, как на иллюстрации из детской книжки, из земли торчали огромные грибы. На деревьях неподалеку гроздьями сидели русские соловьи и в унисон пели «Во поле березка стояла». Под их тяжестью ветви деревьев угрожающе трещали.

Нереальную идиллию нарушал плачущий мяч.

– Земля слезам не верит! – сурово сказал я. – Рассказывай, Варфоломеев, что это за маскарад? Почему ты Колобок? Тут что, лаборатория генной инженерии?