Спокойный хаос - Сандро Веронези Страница 43

Она застигла нас врасплох, никто не ожидал, что вступление будет настолько кратким — в зале воцарилось молчание. Похоже, что это ее апробированный прием, с помощью которого она пытается заставить нас поразмыслить над ее словами: наши мозги приготовились запомнить определенное количество информации, прежде чем вернуться к собственным переживаниям, и сейчас нас всех объединяет безмолвная работа по реконфигурации, в результате которой должна расшириться единственная имеющаяся у нас в распоряжении концепция так, чтобы она там заняла все свободное пространство. Все это очень интересно. Очень интересно, в конечном итоге, ее замечание по поводу энергии боли. Тогда получается, что сегодня утром Карло оказался прав, и я, в конце концов, попытался в это поверить, хотя все это до сих пор мне кажется слишком упрощенным подходом: Клаудия не страдает, потому что подражает мне; потому что я не излучаю энергии боли, у нее нет доступа к необходимой для страдания энергии. Тогда загадка не в ней, а во мне самом.

Встает одна женщина из зала и просит разрешения рассказать о своем личном опыте; потом, не дожидаясь разрешения, начинает говорить о тяжкой утрате, постигшей их семью, о своем двенадцатилетнем сыне, который остался абсолютно безучастным ко всему. Женщина сильно шепелявит, но несмотря на то, что ее речь сплошное режущее слух шипение, ее произношение умиляет. Мальчик, говорит она, не увидел шмерть, мы штаралишь оберегать его как только мощно, он был шильно привяшан к умершему. Однако, ш шамого нащала он проявил полное бещрашлишие. Во время панихиды он недовольно фыркал, а на кладбище шовшем рашпояшался — штал обштреливать могилы камнями, прошто хулиган какой-то.

Докладчица у нее спросила, кто умер в их семье, женщина ответила, что это был двоюродный брат ее сына, немного старше его, тогда психотерапевт почти с удовлетворением кивнула головой: она сказала, что смерть ровесника заставляет ребенка думать о собственной смерти, но он к этому еще не готов, и, зачастую, в целях самозащиты, дети выбирают стратегию неприятия. А поведение моего сына можно назвать штланным?, спросила женщина. Да, если речь идет о периоде, наступившем сразу после смерти: сколько времени прошло с тех пор, как умер его двоюродный брат? Шешть мешясев. Вот это да! Тогда, конечно, вероятнее всего, он провалился в самое настоящее образцово-показательное неприятие. Как правило, взрослые очень тяжело переживают смерть ребенка, она у них вызывает безграничную боль, вот так, возможно, и получилось в вашем случае: вероятнее всего, он просто отверг стереотип поведения окружающих, как ему кажется, их показное, театральное горе. Возможно, также, что у него проснулось чувство опасности, он боится, что безмерное страдание взрослых поглотит и его тоже, он боится, что тоже умрет, вот почему он закрыл свои двери. А я щем могу ему помощь? Наверняка я могу вам посоветовать одно, синьора: не надо насильно разговаривать с ним об этом. Не задавайте ему вопросов, не надо копаться у него в душе, не надо убеждать его в том, что он обязан страдать. Иначе он может подумать, что вы силой лезете к нему в душу, и замкнется в себе еще больше. Ваша задача быть рядом с ним и дать ему это понять. Кроме того, не исключено, что он это уже обсудил со своей подругой или другом, в таком возрасте коллектив становится важнее родителей. Это период, когда у подростков заявляют о себе гормоны. И если он действительно решится об этом поговорить с вами, в таком случае я бы посоветовала прибегнуть к такой формулировке: «Я не могу никак понять»: «Знаешь, я не могу никак понять, как это так ты не разу не заговорил о Франческо. Я только хотела тебе сказать, если у тебя вдруг появится желание поговорить о нем, я всегда в твоем распоряжении». Или что-нибудь вроде этого. «Я никак не могу понять» — это гипнотическое послание проникает прямо в подсознание ребенка. Мне не понятно. Мы должны всячески показать ребенку нашу неуверенность, все наше несовершенство, чтобы у него не возникло чувство неадекватности. Подсознание ребенка, то феноменальное великолепие, что хранится у него внутри, еще открыто, его двери настежь распахнуты в окружающий мир, и некоторые чувства могут больно ранить его. Логично, что ребенок защищается.

В эту минуту Вульгарный Смех, собрав все адреса, снова села за мой столик. Но как-то неожиданно она вдруг от меня отвернулась и срочно, судя по ее торопливым движениям, принялась записывать что-то в тетрадь. В тот момент, когда она поворачивала голову в сторону и склоняла ее над тетрадью, я заметил у нее на лице что-то необычное. Кровь. Я увидел ее мимолетно, потому что она тут же склонилась над тетрадью, ее лица не видно, но мне действительно показалось, что у нее из носа шла кровь. Пока она пишет, я потихоньку-потихоньку нагибаюсь, чтобы заглянуть под волнистую массу ее черных волос и снова увидеть ее лицо, — в этот момент она как раз записывает слова «гипнотическое послание», но эти мои маневры сильно бросаются в глаза, и я боюсь, что кто-нибудь это заметит. Но внимание зала обращено на докладчицу — «нужно очень осторожно выбирать слова, которые мы хотим сказать ребенку, потому что дети нам верят» — поэтому вполне возможно, что никто не обратил внимания на мое странное поведение, и я продолжаю медленно наклонять голову. Внезапно, точно так же резко, как она и начала писать, Вульгарный Смех прекратила конспектировать и повернулась ко мне спиной: все ее внимание сосредоточено на говорящих — и снова, пока она поворачивалась, мне показалось, что у нее под носом кровь. Тогда я потихоньку передвигаю по периметру стола стул и усаживаюсь так, чтобы в поле моего зрения попал хотя бы ее профиль, но когда мне, наконец, удалось занять нужное положение, она резко оборачивается и смотрит на меня, улыбаясь.

У правой ноздри и вправду запеклась кровь, темная и густая, но она ее не замечает. Проклятие, никто этого не заметил, никто это не замечает даже тогда, когда она, чтобы следить за беседой, снова поворачивается лицом к залу. Сейчас говорит женщина из первого ряда, она рассказывает о своем случае, вот у нее все наоборот: в прошлом году в горах ее семилетняя дочь пережила смерть ребенка, который жил с ними в одной гостинице, настоящая трагедия, но девочка все время задавала вопросы. Куда делся мертвый ребенок? Он нас видит? И я умру? Почему мы не умираем все вместе? Из противоположного конца зала в беседу вступает другая женщина, она говорит, что и ее пятилетняя дочь, с тех пор как не стало ее дедушки, постоянно задает вопросы о смерти: Почему дедушка умер? Он так сам решил? Он вернется к нам? Рядом с ней сидит женщина постарше, одетая в черное, она на нее удивительно похожа, и утвердительно кивает головой, подтверждая каждое ее слово. Вульгарный Смех продолжает с большим вниманием слушать выступления, она не обращает на меня внимания: я вижу ее лицо вполуоборот, разумеется, кровь осталась на своем месте, под правой ноздрей. Мне даже кажется, что капля крови увеличилась и вот-вот начнет капать ей на колени…

«Вы должны ей объяснить, что, когда человек умер, он не может вернуться к нам, — говорит психотерапевт. — Нужно уметь распознавать страх и тревогу ребенка, просить его объясниться, уметь выслушать его, позволить ему рассказать о том, что его беспокоит, и он сам, самостоятельно, должен разобраться в хаосе в своей душе…»