Парамон и Аполлинария - Дина Калиновская Страница 43

Звучит переложенная для гитары песня: «Почему все не так? Вроде все, как всегда: / То же небо, опять голубое…»

Я позвонила артисту Геннадию Сейфуллину:

— Гена, вы помните? Вы бы не согласились?..

Гитара продолжает звучать.

Солдат. Сейчас ночь, пишу при луне, она сегодня круглая. Светать начнет около пяти, хоть и октябрь, светает рано. Дом, в котором мы обжились, старинный. Его и перед войной давно не ремонтировали, а бомбежки и обстрелы тоже сделали свое: ступени искрошились, в нашу башню ходить по ним — рисковое дело. Железная крыша на куполе истлела, в дождь — ничего хорошего, зато небо просматривается отлично. А это плюс серьезный. Стены — да. Непонятно лично мне, зачем для видовой башни с расписными потолками и цветными стеклами в окнах такие толстенные стены, купец, наверно, строил, у них все с перебором. Без шуток скажу тебе, Фролов, мы тут — как в крепости. Дом горел, в нем, кроме нас, никого. От пожара стены зачернели, я с мылом отмыл немного, захотелось посмотреть роспись — оказался амурчик с голым пупком.

Нет, Фролов, сам понимаешь, пост ПВО требует других украшений. Тут у нас, во-первых, таблица силуэтов вражеских самолетов, тут у нас плакат с карикатурой на Гитлера, Геббельса и всю их компанию. На закопченной стене нацарапал я дога, отличная псина. Собака нужна. Что еще. Цветных стекол осталось мало, впрочем, все равно окна мы заложили мешками с песком, не доверху, до ствола нашего зенитного пулемета. Он у нас любит класть шею на мешок — то спит, то так смотрит на улицу. Штучка. С характером. В общем, здесь хорошо. Главное высоко! Выглянешь в амбразуру — весь город внизу маленький, чувствуешь себя Гулливером… Эхо. У нас тут есть эхо. Голосистое. (Поет) Нам ли стоять на месте!.. (Эхо: …месте!..месте!)

Стук по трубе.

Так. И не лень же. Ясно, товарищ сержант. Понял. Петь не положено. И не лень же! Проснуться только для того, чтобы постучать по трубе! Не положено, не положено… Петь не положено, спать положено. Не отходить от оружия! Есть! Не нарушать светомаскировку! Есть! Опять воды нет в баке? Толку от тебя!.. От меня то есть?

Скрипки в оркестре подняли мелодию острее: «Он вчера не вернулся из боя…»

У сапожников основное — каждый гвоздик в свою коробочку. Не положено — значит, точка.

А положено, между прочим, нам воду подвозить нерегулярно? А по моему боевому положению обязан ли я дежурить под водосточными трубами с кастрюлей? Вчера железно обещали воду — где она? А главное, дядя Ваня, учти, тебе осталось спать меньше двух часов, не отвлекайся. О-о-о!.. Не проглотить бы луну… Письмо потом допишем…

Кстати, после войны сошью себе желтые ботиночки без единого гвоздя, приеду к тебе в Ленинград хвастаться. Был у тебя когда-нибудь в жизни такой способный подмастерье, а? Желтые ботиночки! Такие даже Фролову не снились!.. Между прочим, дядя Иван, скажи по совести, был у тебя когда-нибудь в жизни такой способный подмастерье? А? Вообще ты у меня в руках по всем статьям… Какой бы второй номер, если быть объективным, конечно, с таким ангельским терпением мог сносить твой кирзовый характер, а? А таскать воду по этой цирковой лестнице?.. А бак пуст… «Не отходить от оружия!», сейчас, пока темно, самое время спуститься к цистерне четвертого взвода… Слышали, слышали! А никто и не собирался покидать пост! Трибунал!.. А никто и не думал даже!..

Слышно, как он крутит вертушку телефона.

Пятый, пятый! Я шестой. Я шестой. Пятый!

Спят звери. Может, и привезут воду, а может, придется тащить чуть не через весь город… Засветло к цистерне четвертого взвода и не подходи, не дадут… Нет, нет, даже в мыслях не было!.. Люк закрыт, хотя бак пуст. Так ведь — не отходим от оружия никогда и ни разу!

Голубая мечта детства — на пляже у всех на виду сделать стойку на одной руке. Але!.. Но, как показала жизнь, мне и на двух недоступно. С разбега. Ап! Да… Разбиваются мечты о скалы действительности. Да, Иван Фомич, да. В детстве мечтал об огромной, настоящей, что называется, собаке. Ну и что? Ничего. Потом мечтал о необыкновенном человеке — самой строгой и самой нежной учительнице истории… Ясно. Надумал, решил, договорился с матерью — еду на Урал, становлюсь плавильщиком. Печь с расплавом уже дышала мне в лицо, ручей металла бежал к изложницам. Войлочная роба, шлем, грохот большого цеха, рабочее товарищество, обалделые школьники, которых приводит на экскурсию какая-нибудь учительница истории… Размечтался вовсю — война. Стремился, какой там стремился — рвался, рвался! — в летную школу. Что? Комиссия установила — ты только вслушайся, вдумайся! — внутреннее косоглазие!

Оркестр вступает в ту же мелодию, которую не прерываясь ведет гитара: «Для меня словно ветром задуло костер, / Он вчера не вернулся из боя…»

А великого певца из меня не получится по твоей, Иван Фомич, вине, так что — хошь-не-хошь, а чувствуй ответственность…

Музыка умолкает, слышно наплывное, надрывное гудение бомбардировщиков.

Гудят… Прибыли! До чего точны, гады, хоть часы проверяй. Спи, спи, дядя Иван, это не к нам, сам знаешь их подлые привычки. К нам попозже, сейчас они на завод летят. А ты спи себе. Мне, представь, даже приятно, что ты можешь спать во время тревоги, а я тут один. В этом есть что-то красивое даже… Один! Сбоку, как говорится, ни плеча, ни локтя, ни мудрого совета, рассчитывать можно только на себя, на свою силу, на свою хитрость… Коллектив много может, я ни с кем не спорю… А сколько может один — ведь интересно? Анчар, как грозный часовой, стоит один во всей вселенной!.. Один! Свобода!.. Сколько же я могу? Много? Мало? Ничего?..

Оркестр исполняет легкую скачущую мелодию: «Станьте прямо, три-четыре…»

В общем, конечно, странно, что вчера не привезли воду.

Пятый! Пятый! Я шестой. Отвечайте. Спят, голубчики, ничего себе. Пятый! Пятый! Я шестой. Отвечайте.

Молчат. Один черпак остался… Ох, косточки… Але! Ого, почти получилось! Настоящие подвиги, уважаемый Иван Фомич, совершаются, как правило, в одиночку, обратите внимание на мою мысль. Приготовились! Попружинить ногами! Взор устремить вперед! Красиво стоите, молодой человек, от такого старта недалеко до рекордного финиша.

Планка установлена на высоту метр девяносто восемь. Это, прошу учесть, рекордная высота для нашего города. Товарищи судьи, внимание! Пошел!

Он сам себе аплодирует.

Овации! Зрители вскакивают с мест!

«Я, товарищи, давно прыгаю гораздо выше. Но слишком опережать рекорды не слишком тактично по отношению к коллегам по спорту, вы со мной согласны? О прыгуне всегда легко могут сказать — выскочка! Товарищи судьи! Поставьте планку на два метра сорок шесть сантиметров. Да, вы не ослышались — два сорок шесть. Нет, я не смеюсь над вами, у меня даже в мыслях не было. Я знаю, что рекорд один девяносто восемь. Не понимаю, чего мы рассуждаем!.. Ведь это весьма просто — поставить планку на два сорок шесть и отойти немного в сторону. Ну да, вам отойти! Трудно? Почему? Какую справку? Из какой поликлиники? Слушайте, если вы сейчас же, немедленно не поставите планку на два сорок шесть!.. Ну, то-то! А теперь отойдите. Почему, ответьте мне, вы поставили на два тридцать? Я спрашиваю! Я ведь четко сказал: два сорок шесть. Что? Громче? Два тридцать тоже хорошая высота? Ну, знаете, с вами да на голодный желудок…»