Не ум.ru - Андрей Виноградов Страница 43

На мой взгляд, в смерти нет и не может быть никакого величия. Мелкое, по сути своей, происшествие. Как бы ни был велик персонаж. Неважно чем: телом, умом, талантом, духом, трудами, свершениями. В конце концов, в смерти любой из нас велик лишь бессилием. Даже если восстаёт, непокорный, против неизбежного. С другой стороны, против чего еще восставать, как не против неизбежного? Ведь то, чего можно избежать, люди просто… избегают, и все.

Иногда бракоразводный процесс с жизнью затягивается, иногда он молниеносен как принятие большинства неверных решений. Но хуже всего, мне сдается, умирать не целиком. Это не столько о теле, хотя этой участи тоже отчаянно хочется избежать, сколько об отмирающих чувствах. Я не от тех чувствах, которые проверяют щипком или уколом английской булавкой. Мне кажется, что я правильно догадываюсь: умирать нужно на подъёме. Иначе доживёшь до глубокой старости себе не нужный, никому по большому счету не нужный. Ни по какому счету.

Сам я, к примеру, умер ровно неделю назад. Позже записал по этому поводу:

«Я умер позавчера. В воскресенье. Позавчера был хороший день. Я умер в хороший день. Это счастье умереть в воскресенье. Почему? Потому что в выходной кто-нибудь позвонит и удивится, что я не беру трубку. Дальше – три варианта. Первый: этот кто-то начнёт беспокоиться. Второй: он скажет себе – да пошёл он к черту, ленивый говнюк, трубку ему снять лень, рука не поднимается. Третий: все тот же неведомый персонаж наговорит разное на автоответчик мобильного. Это самое глупое, ведь меня уже нет. Смешно.

По большому счету, умирать мне не было никакой нужды: я никому безнадёжно не задолжал, ни в кого не был безнадёжно влюблён, и даже смертельная болезнь обошла меня стороной, если не считать таковой саму смерть. Я и не считаю. Смерть, в конце концов, это избавление от всех болезней одним махом. Махнул на тот свет – и больше никаких болячек. Впрочем, пока я еще не могу быть в этом уверен на все на сто процентов. Жду очереди. На талончике выписан номер, цифры на табло то лихо скачут через одну, словно кто не явился или выбыл из очереди, то замирают, напрягая присутствующих: трудное дело, неоднозначное. Приговоры, однако, публично не оглашают. Зависть тут не в почёте, грех. Хотя, по-моему, просто праведников щадят: ведь так легко срезаться после стольких-то лет воздержания от мирских утех. Возможно, уже сегодня я предстану перед Творцом. Творцом моей жизни и моей смерти. Интересно, он в самом деле понимает ее как акт творчества? Или речь о механическом щелчке небесным тумблером? Пальцами? У него вообще есть пальцы?

Я всегда представлял себе Господа огромной бородатой головой без туловища. И непременно в очках, потому что есть вещи, которые невооружённым взглядом даже ему не под силу рассмотреть. То, что сильнее всесилия. Например, скрытое почёсывание причинных мест. Неудачный пример, я знаю, но умершим многое простительно. Почти все, кроме прижизненного греха. Это означает, что мне ничего не светит. Возможно, даже аудиенции у Всевышнего я не заслужил. На его месте я предпочёл бы снисходительность. К себе. Ко мне. Ерунда получается».

И подписался. Исключительно под последней фразой.

Кстати, еще немного ерунды. В смерти нет не только величия. В ней нет ничего почётного. Даже если гибнешь героически, то есть с полной и осознанной отдачей всего себя небу. Почёт, на мой вкус, явление скорее «досмертное». По востребованности, так сказать. Мне другое интересно: как, к примеру, если понадобится, умереть грамотно? В смысле – технично, современно, «в ногу», так сказать? Газ – архаика. Свободное падение – этажом не вышел. С лестничного пролёта, забравшись повыше, сигать? Какой-нибудь забулдыга окликнет:

– Старик, как насчёт закурить?..

И ты в пролёте вместо полёта. Нелепость. Можно, конечно, стукнуть себя по башке ноутбуком, но тут Siri воспрянет:

– Могу я вам чем-то помочь?

Тупик.

62

Мама с сестрой бабулю не то чтобы не признавали, они отвергали сам факт существования родственницы. Провинилась бабуля однажды, зато навсегда. Когда одобрила уход из семьи сына, то есть моего отца. Так что на похоронах я был бы в полном одиночестве, если бы не один загадочный персонаж. Он что-то тихо насвистывал, и свист его выпиливал в моем мозгу канавки, которые наполнялись предостережением «не свисти – денег не будет» и прочей подобной чушью. До сих пор, когда доводится мыслям возвратиться в день прощания с бабулей, на ум приходят две неразгаданные… Вру. Не до конца разгаданная одна загадка и совершенно неразгаданная вторая. «Кто это был?» и «Откуда узнал?».

Высокий, худой старик, костистый, прямой, ни намека на сутулость, лицо длинное, нервное, все как бы нацеленное вперед, заостренное. Для более точного описания его внешности я рискнул бы пофантазировать об экспериментах профессора Преображенского с рыбой, со щурёнком. Вот примерно такой у него мог бы получиться Щуриков. Напомню, что речь исключительно о внешности. Тем более, что характер, нрав этого человека так и остались для меня недоступны.

Какое-то время я ожидал, что старик подойдет ко мне ближе и скажет что-нибудь неожиданное, шокирующее. Например: «Крепись, внучек. Я твой настоящий дед».

Мои сведения о предке всю жизнь сводились к неоспоримому факту его существования. Еще к имени, давшем отчество моему отцу, и скудной, в то же время исчерпывающей характеристике: «пил безбожно». Ложкой сметаны в этом борще служило семейное убеждение, что сгинул дед где-то под Мариуполем. Возможно, под Мелитополем. Неизвестно как. При таком обилии вероятностей я бы не удивился, объявись дед в моей жизни столь неожиданным образом.

«Не очень-то старик с кладбища похож на «безбожно пившего». Пусть и много лет назад».

«Если бы сам завязал «много лет назад» – было бы с чем сравнивать? А так вроде как болтовня… Правильно понимаю?»

«Я никогда «безбожно» не пил».

«Ой ли?»

«Никогда. Без молитвы – да. Но не безбожно. И кстати, мне уже за пятьдесят. И сам уже давно дед. Одного деда на семью достаточно. Я бы норму такую ввёл, законодательную. Пенсионный фонд памятник бы мне воздвиг».

«На подоконнике, взамен фикуса, но поменьше…»

«Лучше деньгами».

63

Такая родня, как мужик с кладбища, вряд ли помогла бы поправить моё материальное положение, не та судьба, с моей схожая. Внешний вид старика недвусмысленно намекал на давно просроченное благополучие. Так давно, что остались только осанка, память и трость с витиеватым набалдашником. В подробностях рукоять трости я не рассмотрел, неудобно было, но показалось, что это ловчий пес и сработан он не из нержавейки.

Старик не произнёс ни слова, близко ко мне подходить не стал. Задержался поодаль, но не настолько, чтобы я усомнился в цели его прогулки среди могил. Насвистывать тут же перестал, хотя мелодия была подобающе месту грустная, да и звучала она, по правде сказать, очень неплохо, не по-дворовому, музыкально. Не знаю, может, неловкость почувствовал, проявил такт. Так или иначе, немного потоптался, переминаясь с ноги на ногу, словно засомневался: стоило ли вообще тащиться в такую даль, туда, где свистеть неловко? Потом подошёл к краю могилы с дальней от меня стороны, подобрал комок сухой, на удивление, глины, растёр его между пальцами над заполненной нежиличкой ямой. Как посолил.