Дом толерантности (сборник) - Анатолий Грешневиков Страница 42

– И что по-вашему надо делать?

– Надо, чтобы телевидение не убивало человека в человеке.

– Не понимаю.

– Что главное в человеке? Его душа, его талант… В каждом человеке живет много талантов. Так вот пусть телевидение поможет хоть один талант открыть, взрастить, поддержать. У вас же в эфире одна серость, пошлятина. Ни одной русской песни… Нет русской культуры на русском телевидении. Посредственность кругом. И деньги, деньги…

– А Надежда Бабкина? Чем не русская песня?

– Господи, ну, кто внушил начальству там, на этом треклятом телевидении, что Бабкина – это русская песня? Это сплошное подражание настоящему искусству, замена, суррогат, имитация… Зыкина – вот русская песня. Ольга Воронец, Шаврина, Хворостовский…. Да мало ли талантов, которых вы не пускаете на экран, к народу… Покажите мою любимицу, современницу Татьяну Петрову. Хоть раз дайте послушать ее чудный голос и чудные песни.

– Я не знаю Татьяну Петрову, извините. Может, она и талантлива… Но при чем тут телевидение?!

– Наконец-то я вас, дорогой Валера, и поймал. Вы не знаете истинный талант, уверен, не знает и народ… В этом-то как раз и виновато телевидение. Тех, кто пищит, вопит на сцене, тех вы почему-то показываете, а тех, кто поет, – замалчиваете. Но надо же отличать тех, кто поет, от тех, кто голосит. Телевидение пропагандирует не таланты, а халтуру. У меня вырезка из газеты осталась интересная, там про ваше телевидение Зыкина хорошо сказала.

Николай Степанович быстро удалился в кабинет, взял с книжной полки папку с газетами. Долго не рылся… Видимо, газетная статья была только что опубликована или недавно прочитана хозяином и положена сверху.

На широкой полосе виднелась фотография – портрет Людмилы Зыкиной, сидящей в плетеном кресле посреди зеленого луга с гуляющей рядом у ног немецкой овчаркой.

Николай Степанович показал для убедительности своих слов этот снимок гостям. Затем четко, с выражением стал читать интервью с того абзаца, в котором речь шла о требовании журналистов на телевидении к народной артистке – заплатить деньги за прямой эфир.

– Читаю, слушайте… «У меня нет таких денег, чтобы платить за эфир, да и противно это, – сказала Зыкина. – Появилось целое море певиц без голоса, но с богатым папой или мужем. Для них снимаются клипы, выдаются «прямые эфиры» под фонограмму… Разве это искусство? Суррогат! Все равно, что искусственная роза – с шипами, но без запаха. Смотришь телевизор и диву даешься: неужели у нас нет настоящего искусства? Почему мы так усердно пичкаем людей пошлостью? Меня не покидает тревога за судьбу нашей русской песни».

Закончив читать статью, Николай Степанович отложил ее в сторону и строго спросил Валеру.

– И чем вы можете возразить великой певице? Или вы и с ней будете спорить?

– Папа, ну зачем ты так?! – встряла в разговор, напуганная спором, Лиза.

– Разве я кого-то обидел? – понизил голос отец, он немного растерялся и похлопал Валеру по плечу.

– Все нормально, – доброжелательно отозвался тот. – Зыкину я тоже люблю. Но она из другой эпохи. Сейчас другое время.

– Другое. Все вокруг нас меняется. А знаете ли вы, дорогой мой Валерий батькович, такого человека, который почти не смотрит телевизор и при этом счастлив?! Это я. Наверное, я являюсь тем единственным среди вас человеком, которого не поработило телевидение и который не сидит в Интернете.

– Зря. Многое теряете.

– Может быть, – задумчиво произнес Николай Степанович и взял в руки бутылку шампанского. – Хороший ты парень. Не обижайся на меня, старого ворчуна… Вы в другом времени живете. Только профессия твоя мне всё равно не по душе, мне кажется, на телевидении твоём много идиотов работает.

– Папа! – опять вскрикнула Лиза, обидчиво заморгав глазами.

– Я найду его любимую певицу Петрову, и он тогда признает, что профессия у меня самая лучшая, – громко захохотал Валерий, давая тем самым понять, что не воспринял обидные слова хозяина дома всерьез.

– Кто ж вам разрешит ее показать? – Николай Степанович говорил уже спокойно, растягивая слова, наливая в бокалы гостям остатки вина. – Хотя послушать ее песни будет не вредно. Ты принеси записи на телевидение, дай послушать коллегам… Авось, что и получится, и мне придется менять мнение о вашей профессии. А сейчас выпьем за наше семейное событие, за Машу… Если бы вы знали, сколько экспедиций мы с ней одолели?! И каких? В тайге, в снегах, в болотах….

– Николай?! – оборвала речь хозяина Ольга Владимировна. – Ближе к делу.

– Пожелать хочу Маше в присутствии журналистов, чтобы ее таланту никакое телевидение не помешало прорваться к людям, – сказал сбивчиво и высокопарно Николай Степанович, понимая, что пора переводить разговор на другую, более житейскую тему. – Талант, дочка, должен служить людям. И народ должен понимать тебя без всяких слов и переводов.

Допив шампанское, Ольга Владимировна стала хозяйничать за столом. Она начала угощать молодежь кусочками пышного торта и приставать к ним со своими расспросами о делах и планах.

Слушать ребят о том, как они проводят время на зажигательных дискотеках, или кому какая крутая иномарка нравится, Николаю Степановичу было скучно. Для приличия он некоторое время поддерживал разговор короткими ремарками и замечаниями, затем молча, исподлобья, глотая маленькими порциями зеленый чай, стал беспристрастно наблюдать за каждым держащим речь. Анзор говорил отрывисто, весело, порой с горячей живостью, то и дело махал руками, забывая про вилку в руке… Маша осторожно хватала его руку и опускала ее на стол. Он продолжал хвалить старенький «мерседес», на котором ему удалось развить бешеную скорость и скрыться на опасном вираже от какого-то высокого начальника в погонах. Его порывистые движения плохо вязались с напускной веселостью… Лизе захотелось поделиться воспоминаниями о своём падении с горы на Камчатке. Николай Степанович тоже помнил ту грустную историю. Дочь поскользнулась и, полетев вниз, захватила его, а он в свою очередь потащил за собой жену, карабкающуюся в самом низу. Они тогда ворохом свалились друг на дружку. Но «напужались», как вымолвила только что Лиза, не самого падения, а попадания в речку, которая струилась рядом лениво-журча и сохраняя вдоль гряды гор свое живое движение. Очередь дошла и до Машиных рассказов. Но она с несвойственным ей гордым высокомерием начала мечтать вслух, чем займется в Болгарии. Тут в ее разговор вклинился Валерий. Судя по его рассказам, он хорошо представлял и географию, и историю живописной славянской страны. Эти рассказы немного подняли настроение Николаю Степановичу. Высокая степень откровенности Валерия позволяла предположить, что все его суждения и знания носили основательный характер.

Затянувшиеся скучноватые наблюдения хозяина дома прервались, к его радости, громким звонком в дверь. Ольга Владимировна впустила в квартиру Ивана Никодимыча. Но не успел Николай Степанович возрадоваться его появлению, возможности пообщаться на близкие и понятные взрослому поколению темы, как старик попятился назад. Это потом стало понятно, почему у соседа поскучнело и вытянулось лицо, и он быстро отступил. Ему неприятно было видеть за столом ненавистного Анзора.