В предчувствии апокалипсиса - Валерий Сдобняков Страница 42

На последних президентских выборах лидеры Союза белорусских писателей открыто поддерживали кандидатуру Некляева, выступали на митингах его сторонников, не забывая при этом в очередной раз облить грязью писателей из противоположного лагеря. Сам Некляев в одной из оппозиционных газет поместил нечто вроде собственных мемуаров о литературной жизни. И там, среди прочего, описал, якобы имевший место эпизод, когда в Минск приезжал выдающийся русский поэт Юрий Кузнецов. Из воспоминаний явствует, что, когда они вдвоём сидели в баре одной из минских гостиниц, к их столику, явно в надежде на то, что Некляев познакомит его с Кузнецовым, подошёл некий русскоязычный минский поэт А. А. и спросил, не почила ли уже в бозе "беларуская мова"? В ответ на что Ю. Кузнецов послал подошедшего на три буквы… Всё рассчитано по-иезуитски верно. Инициалы – вовсе не фамилия и подать в суд за клевету, ибо ничего подобного, описанной встречи никогда в моей биографии не происходило, я не могу. С другой стороны – никакого иного русскоязычного поэта с такими инициалами в Минске никогда не было…

Кстати, уже после выборов в интернете появился некий сайт posobniki.com, где каждый желающий может дописать фамилию человека, своими поступками помогающим нынешней белорусской власти, с бело-красно-белым националистическим стягом, гербом «Погоня» и устрашающей надписью «Знаем и помним». Своего рода расстрельный список на случай прихода оппозиции к власти. Первым в списке значится, разумеется, сам Глава государства, затем идут министры, работники силовых ведомств, суда, прокуратуры, газет, радио и телевидения. Там же значатся Митрополит Минский и Слуцкий Филарет, популярный актёр Владимир Гостюхин и даже глава Русской православной Церкви Кирилл. Писателей в списке только двое – председатель СПБ Николай Иванович Чергинец и я…

Другой бы, может, и испугался, а я, хотя непосредственного участия в выборной кампании не принимал, воспринял своё включение в этот список почти как награду – эти люди точно знают, что мне с ними не по пути.

B. C. Анатолий Юрьевич, ваша муза трагична и почти всегда грустна, если не сказать – печальна… Причём, печальна порой до отчаяния. В лучших стихах вы, зачастую нарочито полемизируете со многими своими великими предшественниками – от Тютчева до блистательной плеяды поэтов Серебряного века. Откуда всё это взялось в человеке, выросшем на одной из рабочих окраин Минска, ходившим в обычную школу, дружившим с одноклассниками, которых высокая образность интересовала мало?

А. А. А откуда вообще в нас берётся Слово? Некоторые любят утверждать, что стихи им диктует Господь. В чём сильно сомневаюсь – неужели Всевышний настолько себя не уважает, что позволяет издаваться, получать премии и награды такому количеству графоманов?.. Нет, давайте оставим Господу то просветление, что он даёт душе. А вместе с ним – и поэзию. Причём, чем больше просветление, тем горше строки. У меня иногда спрашивают, почему в моих стихах так мало весёлого? Да потому, что создавать весёлые стихи – совсем иная профессия. А все мировые шедевры рождены из душевной боли. Кстати, не так давно я получил письмо от замечательного русского поэта Станислава Юрьевича Куняева, о творчестве которого мне довелось написать и опубликовать пространную статью. Так вот, высказав в послании немало добрых слов в мой адрес, мэтр заметил, что «на его придирчивый взгляд» в моих стихах всё же слишком много отчаянья… И с горечью добавил, что сам в последние годы отошёл от стихов именно потому, чтобы не добавлять собственной печали в океан мирового отчаяния… Возможно, Станислав Юрьевич и прав, но ведь это же именно он написал: «Вечный закон природы // Знают земные дети – // Рвёшься в родные воды – // Значит, в родные сети». И ещё я очень люблю пронзительные куняевские строки о Родине, где: «Даже рябчик и тот, ошалев, // От простора, что ветер очистил, // Ослеплённый, летит меж дерев // И, конечно же, прямо на выстрел»… Написав такое, действительно физически невозможно заставить себя создавать нечто нейтрально-лирическое.

Вообще, я считаю поэзию, о чём не раз говорил, понятием почти медицинским. В трудную житейскую минуту, когда человек не в силах совладать с собой, он чем спасается? Одни за рюмку хватаются, другие за молитвослов, третьи – за поэтический сборник любимого автора. Кому что помогает. Некоторые используют и то, и другое, и третье… Но, как и в медицине, одно и то же лекарство на разных людей действует по-разному – стихи способны кого-то излечить, а кого-то оставить равнодушным. Но если есть на свете хотя бы несколько человек, кто врачуется твоими стихами, и это им помогает – значит, ты за перо взялся не зря. Многих своих читателей из числа тех, кому мои стихи отчасти заменяют лекарства, я знаю лично. Чаще всего они сами меня отыскивают, и мы потом стараемся не терять друг друга из виду.

B. C. Начиналось всё, как нетрудно догадаться, в далёком детстве и получило серьёзную «подпитку», когда пришла первая любовь?..

А. А. Точно! Именно в далёком детстве на крохотном нашем Автодоровском переулочке, вплотную прилегавшем в Минске к Товарной станции. Здесь, кстати, кроме меня, родился и вырос ещё один известный писатель – Иван Сабило, замечательный русский прозаик и мой друг на все времена. Проживали тут в одно-двухэтажных деревянных домишках без всяких удобств исключительно семьи железнодорожников. Домов, если не ошибаюсь, было двенадцать, и все видели, что почти в одинаковых условиях жили и начальник Минского отделения Белорусской железной дороги Питуланин, и главврач дорожной больницы Долголиков, и рядовые слесаря и осмотрщики. У меня в роду вообще все железнодорожники – и дед на «чугунке» много лет отработал грузчиком, и отец – инженер-железнодорожник, и сам я начинал свою трудовую биографию с должности слесаря в депо. Свыше ста пятидесяти лет наша династия отдала «железке», недаром даже отдельный стенд посвящён ей в музее истории минского вагонного депо. Кстати, брат моего деда, Яков Аврутин, в Гражданскую погиб на польском фронте, и отец много лет хранил вырезку из гомельской газеты «Набат молодёжи», где тот был сфотографирован рядом с боевым конём и именовался «одним из основателей комсомола Беларуси». Уже в новейшее время отец куда-то писал, пытаясь восстановить имя своего дяди в отечественной истории, но к тому моменту у комсомола уже появились другие основатели, и в ответ пришла какая-то отписка… Хотя совсем недавно я обнаружил фамилию своего двоюродного деда на сайте Быховского райисполкома в разделе, посвященном истории района. Там он тоже значится в качестве создателя первой комсомольской ячейки. Значит, всё-таки помнят…

Отец после войны, где он был политруком батальона, сутками пропадал на работе, где ещё и парторганизацию возглавлял. А впридачу был и народным заседателем. Уходил из дому, когда я сладко посапывал, возвращался ближе к полуночи. Пил крепкий эрзац-кофе, другого не было, и садился конспектировать для очередных политзанятий труды классиков марксизма-ленинизма… Лет до семи я его практически не видел. Со мной занималась мама, Фаина Ильинична, которая и приучила меня к книге. Всё свободное время она читала мне сказки русских классиков, которые я, обладая цепкой памятью, моментально запоминал. Мне даже странно было, что кто-то с первого раза не может запомнить "Сказку о царе Салтане"… Когда наша библиотека прочитывалась по нескольку раз, мы брались за книжки другого плана. Например, за "Инструкцию по сигнализации" – толстенный фолиант, перед которым трепетали инженеры-железнодорожники, обязанные пересдавать "Инструкцию" каждый год на специальном экзамене. Я и эту книгу быстренько выучил наизусть, благо, картинок в ней было много, после чего отец даже приводил проверять мои познания своего коллегу из Управления дороги Ивана Антоновича Пилу. Тот всё никак не мог поверить, что четырёхлетний ребёнок знает ответы на все хитрые вопросы "Инструкции". – «Толик, – строго вопрошал он, – а что означают два длинных и три коротких гудка?» Я отвечал без запиночки, ошарашеный папин товарищ только удивлённо пожимал плечами…