Соль жизни - Исихара Синтаро Страница 42

Рик получил травму потому, что на него навалились десять человек. Оперировавший Рика главврач городской больницы, которого я знал в лицо, констатировал, что травма серьезная — пять закрытых переломов. Включая операцию по выемке из ноги металлических болтов, которыми были соединены сломанные части кости. Рику понадобилось три года, чтобы начать нормально ходить. Если же учесть, что больше Рик никогда не смог бегать, то можно считать, что он никогда не оправился от перелома.

Вскоре после того, как Рика доставили в больницу, туда поступили люди, попавшие в автомобильную катастрофу. На доставившем их грузовичке были опущены борта — видимо, для того, чтобы было удобнее спускать пострадавших. Эти двое с ног до головы были заляпаны кровью — словно только что подстреленные огромные рыбины. Зрелище было чудовищным. Я смотрел на них с затаенным дыханием и с ужасом думал, что они умрут. Однако когда через три дня я собрался навестить Рика, то с удивлением отметил, что они, с забинтованными головами и руками, без всякой палочки своим ходом пришли в больницу. В общем, кровь — штука пугающая, но только человек, с которым произошло все это, в конце концов знает, что страшнее — перелом или кровь.

Я знаю по собственному опыту, что последствия перелома сказываются всю жизнь.

Несколько лет назад в конце лета я наконец-то освободился от своих дел и отправился вместе со своим младшим сыном на острова Хатидзё, чтобы поплавать там с аквалангом. На юге уже зародился новый тайфун, но я решил, что сегодня еще можно будет поплавать, и на корабле одного знакомого рыбака мы вышли в море.

Во второй половине дня мы два раза спускались под воду. Когда после второго захода я поднялся на поверхность, облик моря совершенно изменился. Словно предупреждая о том, что приближается нечто огромное и страшное, море за прошедшие сорок-пятьдесят минут стало совсем другим: поднялись большие волны, задул крепкий ветер.

Даже если ты привычен к морю, при такой погоде любому человеку хочется немедленно подняться на борт. К тому же со мной был мой сын. И тем не менее радость от того, что мне все-таки удалось выбраться сюда и поплавать, заслонила собой страх.

Не прошло и часа, как море стало по-настоящему опасным. По лицу доставившего нас сюда рыбака я понял, что наше время кончилось. Я велел сыну подниматься на борт. Когда судно остановилось, волны так качали и швыряли его, что я понял — надвигается шторм.

Странно, но когда я нахожусь под водой, мне никогда не бывает страшно. Страх приходит, когда поднимаешься на поверхность. Ты думаешь, сможет ли быстро подойти корабль и не поднимутся ли вдруг волны. Даже людей, не склонных к морской болезни, легко укачивает в волнах, пока они ждут корабль на поверхности моря. Опасности кончаются только тогда, когда ты уже поднялся на борт.

Когда сын уже поднялся на корабль, настало время поторопиться и мне. Качка становилась все сильнее. Из-за того, что судно стояло на месте, волны били в борт и раскачивали его еще больше. В этот момент человеку, находящемуся в воде, всегда кажется, что ветер сильнее, а волны выше, чем на самом деле. Я привык к этому, но и мне инстинктивно хотелось поскорее подняться на судно вслед за сыном. И тут я допустил ошибку.

Когда я поднимаюсь на борт корабля сам, я всегда принимаю меры предосторожности, но сейчас, уже отправив сына вперед, я забыл это сделать — уж слишком волновался из-за сына. Схватившись за лестницу, я решил забраться наверх возможно быстрее. Я дернулся вверх, поставил ноги на перекладину, восстановил равновесие и собрался лезть наверх, но тут в корабль, который был накренен в мою сторону, ударила волна, он подпрыгнул и накренился в другую сторону. До этого момента висевшая лестница образовывала некоторый зазор с бортом корабля, но теперь она сработала как рычаг — ее приподняло так, что перекладина зажала мой палец. На мне были тяжеленные баллоны, пояс и набравший воды гидрокостюм. Словом, весил я изрядно. И вот представьте себе: корабль раскачивает на волнах, а мой средний палец зажат между бортом и ступенькой, которая представляет собой тонкую металлическую трубку. Ноготь вместе с верхней фалангой тут же сплющило, а какая-то косточка — хотел бы я знать, как она называется — хрустнула и сломалась. Сам же я снова плюхнулся в воду. Я хотел понять, что случилось с рукой, но единственное, что я смог увидеть, — это кровь, проступившую сквозь перчатку. Тут кто-то подсунул под лестницу багор и выправил ее. Когда я поднялся на корабль и снял перчатки, то увидел, что ноготь размозжило, а сам палец приобрел такую форму, что любому дураку было ясно — он сломан.

Мы поплыли на остров, и в тамошней клинике мне сделали рентген. Оказалось, что фаланга была раздроблена на три части и представляла собой какую-то кашу. Молодой врач сказал, что надо делать операцию — срезать ноготь. Клиника не внушала доверия, и сам врач предложил услуги токийской больницы того университета, который он закончил. Позвонив своему знакомому в хирургическое отделение, он договорился, что мне там сделают операцию вечером того же дня.

Палец ныл, но острой боли я не чувствовал. В доме рыбака я принял душ и переоделся. До самолета еще оставалось время, и мы с сыном успели посидеть за пивом. Рыбак беспрерывно извинялся за то, что его молодой помощник не просунул вовремя багор между корпусом корабля и лестницей, но я уже не сердился.

Когда мне делали операцию в токийской больнице, было довольно больно. Медсестра, которая сняла с меня временную повязку, посмотрела на палец и сказала: «Будет больно». От ее слов мне стало нехорошо. Перед тем как вколоть мне обезболивающее, доктор произнес: «Если будет больно, разрешаю плакать». Первая фаланга — место в организме самое болезненное, боль от укола была ужасной.

Я вспомнил про то, как однажды по пути на острова Тогара мы остановились в Тоса-Симидзу на Сикоку. Мы совершали погружение неподапеку, и я первым добрался до дна. Течение было довольно сильным. Я ожидал своих товарищей, опираясь рукой о скалу. Решив опереться поудобнее, я переместил руку в перчатке и напоролся на морского ежа. Его иголка прошила перчатку и вошла под ноготь указательного пальца. Ощущение было такое, будто меня шарахнуло током. Боль пронзила меня до ладони, я закричал и выронил загубник. И хотя я вовсе не собирался практиковаться в экстренном подъеме, в каком-то ступоре я мигом взлетел на поверхность с глубины в двадцать метров.

Поскольку иголка засела глубоко, и вытащить ее не удавалось, я по чьему-то совету попробовал растворить иголку в уксусе. Два полных дня я продержал палец в стакане с уксусом. Было так больно, что я беспрерывно пил спиртное, так что у меня заболел желудок. Я еще раз убедился, что боли в желудке — заболевание нервное.

Итак, мне загнали тонкую иголку в палец. По сравнению с иголкой морского ежа ощущение было другим. Поскольку на кончике пальца мало кровеносных сосудов, то для лучшей циркуляции лекарства требуется сделать несколько уколов. Плакать я не плакал, но вскрикивал каждый раз довольно громко.

Наркоз подействовал, и во время операции больно не было, но такое уж это было место, что палец довольно сильно ныл еще целых два дня.

Через три дня в городе Наха на Окинаве должно было состояться первое мероприятие только что образованной парламентской фракции Накагавы, в которой я являлся ответственным секретарем. Мое состояние было таково, что не позволяло мне отправиться туда. Я позвонил Накагаве Итиро, сказав ему, что сильно поранил палец и врачи запрещают мне выходить из дому. А еще я сказал, что могу присоединиться к нему только в том случае, если мы донесем до присутствующих в зале ту решимость, о которой я уже давно ему говорил. В противном случае наше собрание превратится в обычную для других фракции формальность, и тогда ехать мне туда незачем.