Улица Окопная - Кари Хотакайнен Страница 41

Сини весит 17 килограммов, Хелена – 61 и я – 81. Типовой дом фронтовика, построенный после войны, весит где-то 135 тысяч килограммов. На долю бетона приходится около 100 тысяч кило, остальное – дерево, гвозди и утеплитель, в основном опилки и стружки. В Хельсинки такой дом стоит в среднем миллион триста тысяч, то есть десять марок за килограмм. Столько же стоит килограмм салаки, самой дешевой. Если улов бедный, цена поднимается до пятнадцати марок. Сини, Хелена и я вместе весим 159 килограммов, но в последние месяцы мне кажется, что на долю Сини и Хелены приходится сто пятьдесят, а сам я вряд ли потяну девять, настолько легко мне перетекать из одного состояния в другое.

Я пошел в душ, торчал под холодными струями шестнадцать минут, чтобы заставить варить свою горячую голову. После этого встал посреди гостиной и обобщил факты.

Мне необходимо сообщить Хелене всю информацию о доме и купить его, пока не прошли эти полгода на обдумывание. Через месяц мне придется освободить квартиру для новых владельцев. Мне надо прекратить мучения.

Я разблокировал телефон – чтобы они поняли, кто звонит, и набрал номер Сиркку. На этот раз она ответила. Я попросил передать Хелене номер моего мобильника и информацию, что я нашел дом и хочу показать ей.

– Ты уже купил его?

– Бумаги практически готовы, осталось уточнить детали. Ты можешь рассказать об этом Хелене?

– Рассказать могу.

– Я пошлю тебе фотографии дома. Ты могла бы их сразу передать Хелене?

– Почему нет. А как ты себя вообще чувствуешь?

– Ты спрашиваешь как врач или как подруга жены?

– Как подруга жены.

– Великолепно.

– Думаю, нет.

– Значит, ты говоришь как врач.

Я положил трубку и, придушив рвущиеся из горла рыдания, настроил себя на следующий ход. Я решил еще раз посетить свой будущий дом, прежде чем предложу окончательную цену.

В течение часа Тайсто играет с Рейно в покер, после этого покупает в магазине полуфабрикаты и возвращается домой.

Я прикинул, что у меня есть полтора часа на знакомство с моим домом.

Вытащив из-под ступенек ключи, я открыл дверь.

Разулся в прихожей и прошел на кухню. На столе были немытая посуда и трубка. Принюхался – курили утром. На спинке стула висела старая шерстяная кофта, судя по расцветке, – покойной жены. На плите – чуть теплый кофейник и сковородка с остатками яичницы.

Я прошел в гостиную. Каждому предмету мебели, каждой вещице было, по меньшей мере, пятьдесят лет. Я сел на стул, он заскрипел подо мной. В стеллаж темного дерева был вмонтирован задрипанный телевизор, рядом фото: Тайсто и Марта, серьезные, готовые поднимать страну из руин.

Поднявшись, я подошел к окну. Раздвинул шторы, прищепки скользили со страшным скрипом. Я представил, как они сотни раз обсуждали это, но Тайсто так и не удосужился исправить. Смешно. Я бы тоже хотел вот так стареть вместе с Хеленой, ссориться по мелочам, ведь по большому счету все давным-давно решено.

Спальня. Над кроватью висела выцветшая фотография дома, сделанная с самолета. Теперь таких не делают. Дом был абсолютно такой же, как в момент съемки, примерно сорок лет назад.

На кровати было расстелено цветастое покрывало. Я прилег и взглянул на потолок. На белых досках играло полуденное солнце. Я представил себе тот день, когда дом был готов. Тайсто входит на кухню, обнимает сзади Марту, стискивает ее грудь, Марта со смехом вырывается, Тайсто догоняет, моя маленькая госпожа, теперь у нас все, как и у других, наш дом – наша крепость, из дерева построен, бетоном укреплен, комнаты наверху построим позже, пока достаточно одного этажа, пойдем поглядим, как в спальне на потолке краска блестит, такого же цвета, как твои волосы.

Покинув кровать, я поднялся по деревянной лестнице наверх. Четвертая и восьмая ступеньки скрипели. Сын остерегался именно этих ступенек по возвращении с ночных зигзагов. Я заглянул в комнату. Все оставалось нетронутым, как будто он вышел минут пятнадцать назад.

С большого плаката улыбался Джими Хендрикс – с прической, будто после электрошока. Из-за этого они ссорились с Тайсто.

– Неужто я прошел сквозь огонь ради того, чтоб ты дни напролет слушал вопли этого придурка?

– Батя, отвали, а.

Тайсто хватает сына за волосы и швыряет его об стенку, в результате сынок, будь уверен, обязательно купит очередную пластинку.

Я прикинул, сколько лет его сыну. Наверное, он чуть постарше меня, ненамного.

Что за жизнь у него? Как он живет? В своем доме? Женат? Разведен? В однокомнатной квартире в многоэтажке? Неважно где, главное, в этой комнате он мечтал избавиться поскорей от вечного брюзжания, как отвоевали эту страну и ради чего, – чтобы ты целыми днями шлялся по двору в длинной индийской рубахе с бараньим выражением на роже и планировал революцию?

Возможно, сын Тайсто сейчас работает в «Нокии» и выговаривает своему отпрыску в просторных штанах, лоботрясу, который ловит в наушниках непонятный рэп, – мол, неужто твой отец лижет начальству сапоги ради того, чтобы ты заказывал новые мелодии себе на трубу и качал из Интернета игрушки, которые только место занимают в домашнем компе. Черт возьми, сделай рэп потише, не слышишь, что отец говорит!

Сын своего отца. Индийская полотняная рубаха на каком-то этапе превратилась в итальянскую немнущуюся сорочку под костюм.

Я выглянул из окна во двор. Приоткрыл рамы, сразу под ними начиналась деревянная лестница. По ней сын улизнул на рок-концерт, а когда вернулся оттуда, попахивая сладким, Тайсто схватил за волосы и ножницами оттяпал приличную прядь. На следующее утро ощипанный сынок укатил к приятелю в Киркконумми на грибки. Всю ночь они слушали неземную музыку и ловили розовых лошадей на горизонте.