Улица Окопная - Кари Хотакайнен Страница 40

Из этого письма я ничего не понял.

Кроме одного – его надо посадить за решетку.

Мякинен – он же психолог! – утверждает, что письмо написано в состоянии.

– Что за херня! – вырвалось у меня.

Кертту недобро на меня посмотрела и отвела Вееру спать.

Мякинен объяснил, что человек, который пишет так, попал в особое состояние. Примерно как Эско Салминен, тот актер.

– Этого ссыкуна, который целуется с деревьями, ты сравнил с самым харизматичным актером Финляндии!

По мнению Мякинена, этот человек видит мир сквозь призму своего восприятия, но его вера в себя восхищает.

Пара бокалов несколько ударила мне в голову: захотелось швырнуть Мякинена через забор. Я спросил, что же именно восхищает в поступках этого мужика, восхищает, как он портит чужую жизнь? Мякинен ответил, что дело не обязательно в этом.

Тогда в чем?

Мякинен замолчал. Я доверху наполнил его бокал, хотя он упреждающе поднял руку. Кертту сказала, что скоро унесет бутылки, они вообще предназначались для выходных. На это я ответил Кертту, что мы будем пить до тех пор, пока наш психолог не прольет свет на глубинные мотивы поступков ссыкуна.

Мякинен поменял ноги: он сидел нога на ногу – и по его движению я догадался, что он больше не желает рассуждать на эту тему. Он хотел домой. Я не хотел его отпускать.

– Нет, ты скажи, что хорошего ты нашел в этом ссыкуне.

Мякинен не ответил.

– Говори!

По мнению Мякинена, я стал слишком агрессивен, а это состояние не способствует беседе. Я придвинул лицо почти вплотную к нему. Он отвел глаза.

– Перестань!

Кертту угрожающе скрестила руки. И сразу стала похожа на химеру, что ли.

– Иди ты, Кертту, петрушку резать, ты это умеешь. Мякинен поднялся.

Я силой усадил его обратно на стул.

Сзади подкралась Кертту и положила руки мне на плечи. Я их скинул.

В этот момент Мякинен подскочил и проскользнул мимо. Он сбежал с крыльца, но споткнулся о машинку Вееры и упал в розы.

Уши чуть не лопнули от крика Кертту, когда я прыгнул на Мякинена и схватил его за горло. Пунцовый психолог заскулил, потом я ощутил на затылке что-то теплое.

Стало тихо и мокро.

Я проснулся утром от шума и сушняка.

Веера возилась с подружками в гостиной – там, куда меня вчера отнесли. Я велел Кертту принести воды. Она пришла с графином и сказала, что мне не стоит вставать, по крайней мере, резко. Она рассказала, что ударила меня лопатой по голове. Острый угол лопаты распорол башку, которая без того порола всякую чушь. А, кроме того, я вроде бы прыгнул на Мякинена, пытаясь его удушить.

Казалось, Кертту говорит о ком-то другом.

Что это на меня нашло? Я ведь совсем не такой.

Человек способен на что угодно, когда у него во дворе нассут.

Кертту собиралась рассказывать еще, но у меня не было желания слушать.

Выпив таблетку, я проспал два часа, а когда проснулся, обнаружил рядом с собой письмо. Это Кертту положила его. В наказание мне следовало прочитать письмо, постричь траву и замариновать мясо.

«Люди добрые. Вы живете в доме, который мне не нужен, не беспокойтесь. Я нассал не на тот двор. Я сделал это в порыве страсти, доверившись первому впечатлению. Я ошибся в выборе дома, но сейчас нашел правильный. Сначала я думал так: вот вы живете в доме, который построил фронтовик, спите в кровати, которая предназначена для моих снов, варите кашу, которую желает мое брюхо, топите баню, в которую стремятся мои мощи, голосуете за зеленых, потому что это модно, жарите на гриле мясо, как мою собственную плоть, стрижете траву, которая похожа на мои волосы, смакуете вино, которое я выпил бы одним махом, у вас есть имена, которые я назову только будучи в пяти сантиметрах от ваших глаз.

Итак. Вы теперь прочли, как я думал раньше, больше я так не думаю, не беспокойтесь.

Теперь я думаю так: они пришли с фронта, из ада кромешного в яркий свет. Нервы их были натянуты, как смычки, которые Сибелиус заставил петь страстно и высоко. Они пришли – нетерпеливые, жадные – кинулись к горшкам и промеж ног: мяса давай – сюда, сразу!

Для них начертили домики в ряд на окраине города и в полях, среди валунов. Все, как один, одинаковые дома. Кухня, гостиная и спальня внизу, наверху под двускатной крышей две маленьких детских для тех, кого зачали по святому нетерпению. Полтора этажа и двускатная крыша для тех, кому небо казалось огненным морем.

Они изучали чертежи, ставили стены, их молотки забивали гвозди в доски, иногда мазали, тогда раздавалось смачное «твою мать». С синими ногтями они ложились вздремнуть среди дня на куче досок. Стук, бряк, пыхтенье, брызги. Пот струился по спине, а ночью ее царапали ногти – когда Вейкко, Мартти, Калеви или Эркки с силой вонзались туда, где это самое не бывало годами.

Вы теперь живете в построенном ими доме, хотя сами родом света. Вы и не знаете, что тьма по-прежнему плодит тех, кто мечтает о горячей плите и мясе. Я – один из них».