Лоредана. Венецианская повесть - Эмилио Мартинес-Лазаро Страница 41

Отец Клеменс, я только что получил записку, которая заставляет меня прервать исповедь.

Снова Третий Город.

Ради сохранения собственной жизни и безопасности члены этого тайного общества были разбиты на множество маленьких групп. Я только что узнал, что все люди, которых я знал в этом братстве, включая чужеземцев, либо бежали, либо мертвы. Некоторые попали в руки Десяти. Я знаю источник, и этому сообщению можно верить. Это значит, что я смогу чуть больше рассказать вам о нас. Но поскольку меня могут схватить каждую минуту и к тому же мне нужен час на то, чтобы обдумать все, в чем я исповедался, я собираюсь строго следовать линии покаяния. Вы сами жестоко пострадали от рук венецианского правосудия, и это вселяет в меня уверенность, что у вас есть твердые причины хранить священный обет молчания в отношении всех выслушанных вами исповедей.

Люди в Третьем Городе в течение долгих лет пытались закрыть глаза на то, что превращение двух городов в один не может быть осуществлено без применения силы, какими бы мирными ни были цели или планы такого изменения. Предводители дворянства никогда бы не пошли на это. Когда я вернулся из пустыни в Венецию, Третий Город наконец решил действовать, хотя возражения оставались, и я сам без колебания начал призывать к активности.

Волнения в городах, находящихся под управлением Венеции, должны были послужить нам сигналом для выхода на площадь. Мы предлагали:

Арестовать главенствующих патрициев, всего около семидесяти человек, и держать их в заложниках, чтобы предотвратить вступление в Венецию солдат иностранного легиона, этих варваров и кровопийц.

Поднять народ в нижней Венеции и дать ему возможность разобрать части верхнего и нижнего ярусов, особенно вокруг правительственных зданий, главных церквей, площадей, мостов и центральных торговых районов. Все это должно быть тщательно спланировано.

Далее, связать открывшиеся друг для друга ярусы при помощи скатов, лестниц и арочных мостов, чтобы объединить их в ансамбль гармоничных подъемов и спусков.

Удалить все постройки, возведенные на крышах домов и магазинов, чтобы крыши оказались под небом.

Освободить семьдесят патрициев, как только они поклянутся во всем следовать нашему плану единого города или как только работы по реконструкции подойдут к завершающей стадии. Соблюдение клятв должно гарантироваться путем временного домашнего ареста отдельных членов семьи.

Тесно сотрудничать со всеми дворянами, которые поддерживают цели Третьего Города. Мы особенно надеялись на поддержку бедных и опозоренных семей, bamabotы.

Действовать во имя христианского братства и потому постоянно проявлять милосердие и сострадание.

И последнее. Гордое строительство верхнего города в четырнадцатом веке заняло восемьдесят лет. Наши труды по демонтажу и перестройке займут не более двадцати, если работать станет весь город, включая, естественно, нас самих.

Моя роль в захвате власти должна была ограничиться арестом главных патрициев. Все мы знали, что это будет необходимо, но лишь немногие осмеливались настаивать на подобной мере. Я не видел иной возможности осуществить переустройство города. Несмотря на свою доминиканскую рясу, я и сейчас готов повести вооруженных людей арестовать Совет Десяти, советников дожа и главных сенаторов.

Как священник я не имею права вмешиваться в светские дела, хотя наши епископы, кардиналы и Папы делают это ежедневно и являются виртуозами в искусстве подобного вмешательства. Нельзя ли мне, с более благородной целью, взять пример с вышестоящих?

Как священник я не имею ни права, ни намерения проливать кровь. Но я имею право защищать дела духа, а разве речь идет не о духовной жизни верующих? Лишение христиан или любых других людей солнца есть лишение их Божественного света и тепла, Божественной милости, естественного права и образа Божия в человеке. Я утверждаю, что эти лишения калечат души и чувства людей и, следовательно, их способность приблизиться к Богу и принять нравственный закон. И я готов использовать все средства вплоть до собственных зубов и ногтей в борьбе с теми, кто включает такие лишения в само устройство городов и человеческих законов.

Как священник и венецианец я не раскаиваюсь в своих словах и делах в Третьем Городе. Будь у меня сейчас возможность выбирать, я бы снова поступил так же. И все же если бы пролилась невинная кровь — я говорю: невинная, — я был бы раздавлен чувством вины и пересмотрел бы план действий. Но не отступил бы от желания построить Третий Город.

От общественных дел я теперь опять перехожу к личным, к тайне моего рождения. За все эти годы я ни разу не побеспокоился о том, чтобы установить, кем был мой отец, хотя знал, что он живет в верхней Венеции. Моя деятельность в Третьем Городе снимает все подозрения, что я представлял хоть малейшую важность для благородных кругов. Однако в этой связи загадочными остаются сорок дукатов, ежегодно передаваемые в траст или выплачиваемые для меня семье Барди, монастырю Санта-Мария-Новелла, доминиканским монастырям в Болонье и здесь, в Венеции. Этот фонд предоставляет мне исключительную для клирика свободу передвижения. Кто управляет им? Почему было решено, что я стану доминиканцем? Не для того ли, чтобы я искупил грехи своего отца? Почему он никогда не хотел увидеть меня? Почему мое удаление в пустыню не вызвало никаких протестов? Как Третий Город отыскал меня в Болонье и из какого источника было получено это первое сообщение о моем венецианском происхождении? Существует ли связь между моими благотворителями и Третьим Городом?

У меня есть средство окончить свою жизнь. Каждый член Третьего Города носит с собой сильный яд. Мы хотим любой ценой избежать пленения Советом Десяти, их мрачных орудий пытки и площадки, утыканной кольями. В приступе ужасной боли любой из нас может выдать имена членов своей пятерки. Зная, что ранняя Церковь терпимо относилась к самоубийствам, например в отношении многих мучеников, мы решили, что лучше умереть от собственной руки, хоть это и против церковных законов, чем подвергнуть жизнь наших собратьев невольному предательству. Но я не отниму у себя жизнь, отец Клеменс. Я хочу продолжать беспокоить господ в верхнем городе. И я не выдам своих союзников, даже если мне доведется предстать перед Десятью. Да не услышу я никогда их десять голосов! Но если и это мне предстоит, я молю Бога, чтобы у меня хватило духа вынести их варварство.

Я подхожу к заключительным словам моей исповеди. О чем же они могут быть, как не об Икс? Я боюсь, что скоро ее потеряю. Ужасный час настал. Я должен бежать. Мое горло сжалось, и я полон горя. Как я допустил подобное? Что случилось со всем тем, ради чего я жил? Все мои труды и молитвы за больных и обезумевших от страха, мучимых и униженных — могу ли я навсегда оставить позади знакомые лица из нижнего города? Ла Тромба, бедняга, который потерял ногу, будучи слугой в верхнем городе, жертва жестокой семейной ссоры. Насон и Рецион, идиоты. Волютта, Ческа Камба и Биричина, двенадцатилетние проститутки, хотя выдают себя за пятнадцатилетних, чьи срывающиеся на плач голоса не знати, как исповедаться. Скварчия, Уччелаччо, Марин Сторто и иль Фико, все с культями вместо рук, отрезанных за воровство в верхнем городе. Джовенко, бывший слуга, чьи костлявые пальцы тянутся, чтобы обхватить мои колени? Или Трини Трон, Стефано Брутто, большой Джоржио или скрюченный Булгеро — все они более сорока лет были венецианскими моряками, а теперь ползают на коленях в надежде получить милостыню или крошки хлеба? И удивительно уродливый Анджело, которому выжгли все лицо за то, что он соблазнил девственницу из верхнего города?