Рыжий - Джеймс Патрик Данливи Страница 41

Жирные, давно немытые волосы на его голове свалялись, из-под черного пиджака торчали рыжие волосы, он размахивал увесистыми кулаками и напевал:

«Послал ли Господь твою мать

С белыми как снег волосами

И такими большими грудями,

Каких не видывал целый свет?»

Мэри подергала Себастьяна за рукав.

— Да что же это такое? Он поет отвратительные песни.

— Он сын законного лорда-мэра Дублина. А его дядя — автор национального гимна.

Мэри одобрительно улыбнулась.

Пришедший пробирается по комнате, выложенной красными плитками, бурно приветствуя присутствующих. Он поясняет:

— Я люблю английские тюрьмы и вас, милые дамы, ваши хорошенькие фигурки. Всех вас.

Замечает Себастьяна.

— О Господи, ради любви нашего Святого Отца Папы Римского, да купит он еще одну золотую пишущую машинку! Пожми мне руку, Себастьян, пока я не забил тебя до смерти подшивкой «Католического Вестника». Так как ты поживаешь?

— Барни, я хочу представить тебе Мэри. Мэри, это Барни Бэрри.

— Рада с вами познакомиться, Барни.

— Ну и хорошенькая же ты, Мэри. Как ты поживаешь? Я бы хотел побыть с тобой. Не допусти, чтобы этот распутник подобрался к твоему цветку и сорвал его. Так как ты поживаешь?

— Прекрасно.

Барни вскочил на стол и исполнил танец козла.

Мэри повернулась к Себастьяну.

— Да он весельчак.

— И неплохо сложен.

— Неужели его дядя и в самом деле написал гимн?

— Мэри, я говорю тебе правду, ничего, кроме правды. И скажи-ка мне, Мэри, как ты представляешь себе свою дальнейшую жизнь?

— Что вы имеете в виду?

— Чего ты хочешь добиться в жизни?

— Вы имеете в виду, кем я хочу стать? Я не знаю. Когда я была маленькой, то мечтала быть балериной. Я была бы не против поучиться в художественной школе. Мне нравится рисовать.

— И что же ты рисуешь?

— Да все подряд. И очень люблю рисовать женщин.

— А почему не мужчин?

— Мне больше нравятся женщины. Впрочем, мужчин я тоже люблю.

— Но больше все-таки женщин?

— Да. Никто прежде меня об том не спрашивал. Я никогда раньше не общалась с приличными мужчинами.

— Никогда?

— Я не имею в виду вас. Вас я не знаю. Женщины — добрые.

— Тебе нравится женское тело?

— Странный вопрос. Почему вас это интересует?

— Потому что ты хорошо сложена.

— Как вы узнали?

— По твоим зубам.

— Как это?

— Хорошие зубы — красивое тело. Пойдем-ка, Мэри, куда-нибудь выпьем.

— Все уже закрыто.

— Да нет, надо просто знать места.

В комнате не продохнуть из-за дыма. Те, кому досталось в потасовке, в молчании застыли у облупленных стен. Победители — парни что надо. Барни, напевая, танцует на кафельном полу. Изо всех сил. Клоклан бросил блондинку и тащит коротышку-ювелира в глубь лабиринта, чтобы продолжить там воспитательный процесс. Подталкивает его кулаками. Маларки орет, что он король и причем самых благородных кровей, и, если они не развеселятся, он надает им пощечин. Подружка Перси взобралась на стол потанцевать. Перси расплылся было в улыбке, которая тут же исчезла, когда он увидел свою даму на столе; он сказал ей, что она отвратительная шлюха, лишенная чувства собственного достоинства, если она танцует перед такой толпой зевак.

Я думаю, что предок Мэри — тупая, страдающая запорами скотина. Нет, Северный Дублин — безрадостное место. И все же, по моему мнению, Мэри обаятельная и рассудительная девушка. Уведу ее в мой залитый солнечными лучами сад, который я, по вполне понятным причинам, не называю Раем. О Мэри, позволь мне глазами прикоснуться к твоим соскам. Полагаю, собравшиеся здесь люди не любят друг друга. Спят на грязных простынях и ведут себя кое-как. И не задумываются о дне Страшного Суда.

Маларки схватил Дэнджерфилда за руку.

— Себастьян, не хочешь ли ты взглянуть на нечто весьма поразительное и удивительное?

— Хочу.

— Пойдем в винный погреб.

Себастьян и Мэри пошли заТони.

— А теперь, ради всего святого, тихо, а то у Клоклана сделается припадок. Просто загляните внутрь.

Они замерли у полуоткрытого окна в конце длинного темного зала и, облокотившись на подоконник, заглянули в черную дыру. В середине комнаты две фигуры переплелись на узенькой брезентовой раскладушке. Затем раздался громкий скрип и раскладушка рухнула. Голый Клоклан отчаянно прижимался к гладенькой, голенькой дамочке. О Боже, сказала она и застонала. Клоклан похрюкивал и, не обращая внимания на смех в коридоре, прижимался к ней.

— Видел ли ты когда-нибудь нечто подобное, Себастьян?

— Тони, я должен заметить, что Клоклан просто живчик.

— Старый потаскун. Никому не дает проходу.

Мэри убежала на кухню, в которой яблоку негде было упасть. Пол сплошь усыпан осколками. Чей-то голос:

— Обо мне можешь говорить все, что угодно, но не смей трогать моего короля.

— Да пошел он, твой король!

— Кто посмел это сказать?

— Пошел он!

— Прекратить! Кто это сказал?

— Король-дерьмо.

— Я этого не потерплю!

— Да здравствует Ирландия!

— Боже, спаси короля!

— В задницу твоего короля.

Пробираюсь сквозь толпу ирландцев. В воздухе пахнет убийством. Сжатые кулаки. Дым. Утомительная сцена. Шум — невыносимый. Упадок нравов. И отсутствие приличий. Я должен положить этому конец.

Дэнджерфилд залез на стол, ухватился за лампу и с корнем вырвал ее. Полыхнуло голубое пламя. На пол посыпалась штукатурка. В комнате раздались крики.

— Нас убили!

— Не смей распускать свои грязные лапы!

— Кто это сделал?!

— Меня ограбили!

— Меня обманули!

В наступившей темноте Себастьян вывел Мэри по железным ступенькам на улицу. Мимо проезжал извозчик.

— Послушайте-ка…

Экипаж остановился.

— Известно ли вам местечко, где мы с дамой можем выпить?

— О, разумеется, сэр, разумеется.

Они забрались в грязную кабину и уселись на разодранных сырых сиденьях.

— Все замечательно, Мэри. Не правда ли?

— Почему ты вырвал лампу? Ты же мог кого-нибудь убить.