Молчание - Сюсаку Эндо Страница 41

Он прислушался, но ничего не услышал. Где он находится? Судя по тишине, в здании - ни единой живой души. Стены деревянные. Он провел ладонью по доскам и вдруг нащупал длинную выбоину. Сначала он принял ее за щель между досками, но тут же понял, что это не так. Ведя по царапине пальцем, Родригес определил букву L. Рядом стояла А. Как слепец, он ощупывал букву за буквой - пока они не сложились в слова Laudate Eum [45]. На этом строка обрывалась. Видно, какой-то миссионер вырезал надпись - для следующего страдальца. Он не отрекся; в его сердце горел огонь веры. Родригес едва сдержал слезы: какая-то неведомая высшая сила незримо хранила его.

Который теперь час? После мучительного путешествия по Нагасаки священника привезли в управу, где его долго допрашивал незнакомый чиновник, задавая все те же вопросы: откуда он прибыл, к какому ордену принадлежит, сколько в Макао миссионеров. Но его уже не принуждали отречься. Даже переводчик оставил свой издевательский тон и с постной физиономией просто переводил вопросы и ответы. Еще один чиновник записывал их на бумаге. После нелепого допроса священника заперли в этой клетке.

Laudate Eum... Прижавшись лицом к стене, Родригес - как всегда, когда оставался один, - попытался нарисовать образ Того, кому поклонялся, словно юноша, грезящий о далекой возлюбленной. В последнее время, и особенно по ночам, слушая шелест листвы в рощице за тюрьмой, он иначе, чем прежде, представлял себе этот лик. Сейчас он был совсем рядом. Уста Его были сомкнуты, но очи смотрели с ласкою и сочувствием. Родригес услышал: «Когда ты страдаешь, страдаю и я. Я буду с тобой до конца».

Священнику вспомнился Гаррпе. Вскоре они будут вместе. Он часто видел во сне то исчезающую, то возникающую в волнах черную голову друга и каждый раз пробуждался от мучительного стыда за то, что оставил в беде христиан. Не в силах терпеть эту боль, он старался вообще не думать о Гаррпе.

Где-то послышались голоса. То были хриплые, странные звуки, похожие на собачье рычание. Он вслушался: рычание оборвалось, затем возобновилось и продолжалось довольно долго. Священник невольно расхохотался: он догадался, что это такое. Это же храп! Караульный хлебнул сакэ и храпит во всю мочь.

Храп, утробный и низкий, срывался порой на надтреснутый фальцет.

Что за издевка, подумал Родригес: он тут, в зловонной темнице, один на один со смертью, а совсем рядом какой-то болван похрапывает себе беззаботно! Отчего в жизни столько нелепиц?

«Переводчик сказал, что сегодня я отрекусь, - подумал священник. - Плохо же он меня знает!».

Он отодвинулся от стены и улыбнулся. Ему вдруг представился спящий мертвецким сном стражник. «И думать не думает, что я убегу». Бежать он не собирался, но из любопытства подергал дверь. Дверь не поддалась. Священник разумом понимал, что смерть уже протянула к нему свои руки, но чувства его отказывались поверить в неотвратимое.

Да, смерть приближалась. Храп прекратился, наступила жуткая тишина. Подобно тому, как ночное безмолвие объемлет природу, безумный порыв смертельного страха обрушился на Родригеса. Он сжал кулаки и завыл. Страх отступил, словно море в отлив. Потом нахлынуло опять. Священник пытался молиться, но в ушах неотвязно звучало: «И был пот Его как капли крови...» [46]Все заслонило искаженное мукой лицо Иисуса. Родригес отер с лица пот и заметался по клетке: его уже не утешало сознание, что и Господь терзался томительным страхом. Родригес просто не мог оставаться на месте.

Наконец священник услышал человеческий голос. Он был бы рад палачу - только чтобы не чувствовать в сердце леденящей иглы одиночества. Родригес припал к двери. Разговаривали двое. Сердитый голос перебивал умоляющий. Сначала они доносились чуть слышно, издалека, потом стали медленно приближаться, но слов по-прежнему было не разобрать.

Мысли Родригеса потекли в ином направлении. Он вдруг совсем некстати подумал, что страх перед тьмой - своего рода инстинкт, напоминающий человечеству о суеверном ужасе первых людей, не знавших Бога, любви и света.

- Ты что, оглох? А ну убирайся, живо! - прорычал грозный бас. Послышался всхлип - и умоляющий голос заискивающе попросил:

- Я христианин. Пустите меня к падре!

Этот голос показался Родригесу знакомым. Да, без сомнения, то был голос Китидзиро.

- Пустите меня к падре!

- Заткнись! Не то я тебя вздую!

- Ну и ударь, ударь!

Голоса спорщиков звучали все яростней.

- Кто это? - прибавился третий голос.

- Какой-то юродивый. Попрошайка. Болтается тут со вчерашнего дня. Кричит, что христианин.

- Падре, простите меня, падре! - прозвенел вопль Китидзиро. - Я пришел к вам покаяться. Простите меня!

- Ты что мелешь?! - Стражник потерял терпение. Послышался звук тупого удара - словно рухнуло дерево.

- Падре! Простите!

Священник прикрыл глаза и беззвучно зашевелил губами: он отпускал грехи Китидзиро. Во рту была неизъяснимая горечь.

- Господь создал меня слабым. А слабый духом не может стать мучеником. Как же мне быть? А-а-а, зачем я только родился на свет?!

Внезапно вопль оборвался, потом донесся опять, но уже глухо, издалека. Священнику вспомнилось, как почитали Китидзиро крестьяне на Гото. Да, в мирные времена он мог бы стать добрым христианином.

- Зачем я явился на свет... Зачем я явился на свет...

Священник заткнул пальцами уши, чтобы не слышать этот тоскливый, собачий, пронзительный вой.

* * *

Да, он отпустил грехи Китидзиро, но не от чистого сердца. Он просто исполнил свой долг - оттого и осталась во рту эта терпкая горечь. Ненависть уже угасла, но он не забыл вкуса вяленой рыбы и нестерпимую жажду. И не мог подавить в себе отвращения к Китидзиро.

«Что делаешь, делай скорей». Он никогда не мог постичь этих слов. И не только их, но и роли Иуды в жизни Христа. Зачем Господь назвал своим учеником человека, который предаст его? Почему делал вид, что не ведает о его черных помыслах? Может быть, он сам позволил Иуде предать - для принесения искупительной жертвы?

И все же... И все же, если Бог есть любовь, отчего Он покинул Иуду в его смертный час? Иуда, раскаявшись, удавился - и, отвергнутый всеми, низринулся в вечную тьму.

Эти вопросы не давали Родригесу покоя еще в семинарии, они мучили его и потом, выплывая из недр сознания, словно грязные пузыри из болотной трясины. Он упорно гнал нечестивые мысли, осквернявшие его веру. Но сейчас они обступили его плотной стеной.

Священник вздохнул. Грядет Страшный суд. Человеку не дано постичь сокровенные тайны Писания. Но он жаждал знать. Он стремился постичь. «Сегодня вы отречетесь»,- сказал ему переводчик. А Господь предрекал Петру: «...Истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде, нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня» [47]. Но до рассвета было еще далеко, и не пришло еще время кричать петухам.