Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер Страница 41

— Ну ладно, я пошел. До встречи.

— Удачно повеселиться.

Он ушел. Андреа в недоумении. Неужели она сказала «удачно повеселиться», разве это не означает «позабудь меня»? Под кожей копошатся незаданные вопросы. Но больше всего в животе, в проклятом животе. Вечный голод. Язва желудка, понос, зловонные газы, рези у самого сердца, только с другой стороны. Это не аппендицит. Не больно поднимать правую ногу — или надо левую? Когда у Андреа впервые начались сильные боли в животе, Лувиса отвезла ее в больницу «скорой помощи». «Посмотрим, не аппендицит ли это», — пробормотал врач, натягивая резиновую перчатку, и попросил Андреа снять трусы. Андреа закричала и не прекращала кричать, пока врач не снял перчатку. «Похоже, это все-таки не аппендицит», — пробормотал он.

Нет, это не аппендицит! Аппендикс на месте, все такой же бестолковый. Занимает место и наверняка прибавляет ей лишние сто граммов.

Каспер тоже сидит у нее внутри и беспокоит кишечник. Выходят газы, зловоние, боли, из-за которых приходится лежать на животе не двигаясь, пока не пройдет.

Каспер. Я вовсе не имела в виду, что мне тебя недостаточно, я просто хотела сказать, что у меня внутри пустота. Ты не виноват — никто не виноват, — я просто хотела сказать, что мне так одиноко, мне хочется, чтобы мы были близки друг другу, как никто и никогда, чтобы между нами не оставалось ничего, кроме одежды и пота: кожа к коже.

Андреа рассматривает детские фотографии: они не имеют отношения к Касперу. Он говорит, что ему все равно, какой она была. Но ведь Андреа все та же! Маленькая девочка в меховой шапке, укрытая от всякого зла. Подкладка, брезент, несколько свитеров. Спиной к папе. Папа Карл — чуть согнутый столб. Черно-синий поникший стебель. Кажется, что он хочет подойти поближе, обнять, пошутить. У нее сердитый вид. Всего четыре года, а такая сердитая. Поворачивается к Лувисе, свет вспышки: немедленно в кадр!

Андреа помнит, как страшно ей было, когда она потерялась в универмаге «Вальбу». Ей было лет шесть, какой-то дяденька взял ее на руки, а она принялась злобно колотить его изо всех сил. Андреа плакала, ей казалось, что это конец: если она больше никогда не увидит Лувису, то умрет. А Лувиса была за соседним стеллажом. Андреа от Лувисы отделял один стеллаж, и она была до смерти перепугана. Отчаянно колотила мужчину по груди. Этот мужчина был Карл?

* * *

Девочка Андреа лежит лицом к стене. Плачет. За окном ночь, а может быть, и вечер. Она знает, что умирает. Ей восемь лет, рядом нет Лувисы, и потому Андреа умирает — точнее, должна умереть. Потому что не может без Лувисы, никак!

Через несколько дней ей станет на год больше, и Лувиса обещала вернуться как раз в этот день, в то утро. «Я вернусь, прежде чем тебе исполнится девять», — сказала Лувиса. Но Андреа не верит, она вообще ни во что не верит: вокруг слишком тихо, слишком пусто, тяжесть в груди, в горле. Уже темно, надо спать, но Андреа словно окаменела, застыла. Ее больше нет. «Веди себя хорошо, пока меня не будет», — сказала Лувиса. Они шли по улице вдоль озера, и Андреа рыдала, плакала без конца и обещала хорошо себя вести, но теперь у нее больше нет сил, не удержаться. Со слезами мир становится более настоящим, более близким, но Андреа стыдно. Слышит дыхание, чье-то присутствие — слышит, как к лицу приближается рука, ложится на волосы. Слышит голос. Узнает его. Но он чужой, неприятный. Сейчас. Здесь. Голос Карла.

— Не можешь уснуть?

Как будто дело в этом. Андреа уже не три года. Ей скоро исполнится девять. Как будто она стала бы плакать из-за какой-то бессонницы.

Она прячет слезы в подушку, обнимает Лукового Медвежонка. Нужно успокоиться, притвориться проще, сделать вид, что спишь. Только бы он ушел. Она высвобождает волосы из-под его руки, которая по-прежнему в комнате. Руку слышно. Неуклюжую, ненужную. Только бы перестать плакать! Проклятые слезы!

— Андреа, — рука на плече, — ничего страшного, что ты не можешь уснуть. Я могу посидеть с тобой. Могу почитать тебе. Хочешь? Хочешь, я почитаю?

Она высвобождает из-под руки плечо, двигается ближе к стене. Лицо глубоко в подушку. Всхлипывания.

— Я хочу, чтобы ты ушел! — Вдох, затем тишина. Она с головой укрывается одеялом и кричит: — Хочу, чтобы была Лувиса!

* * *

За окном черно. Каспер сидит где-то за кружкой пива: одна, две, четыре, шесть.

Андреа всегда ждет Каспера. Ждет, но не смотрит на часы. Часы всегда показывают слишком много или слишком мало. Она ждет, когда он окажется с другой, в другой. Ждет, когда в нем будет чье-то лицо. Чужое, не Андреа. Ведь ты же не Андреа хотел, да? Ты искал женщину, а нашел Андреа. Ты разочарован.

— Не говори так. Не «разочарован». Найди другое слово.

И она ищет. «Рассержен». «Удивлен». «Утомлен». Что же тебя так утомило, Каспер? Андреа не хочет быть утомительной. Найдешь другую — я уступлю место. Я не стану отравлять тебе жизнь, ни за что.

Лувисе и Карлу было сложнее: у них были Андреа и Лина-Сага. Они лежали в своих постелях на верхнем этаже, ждали, когда Карл вернется домой. Звук подъехавшего такси, дрожащий ключ в поисках замка. Лувиса в холле: «Неужели ты снова…»

Неужели ты, снова…

Андреа четырнадцать лет, она не спит, пишет в дневнике, записывает с колотящимся сердцем. Впервые догадывается о том, что прежде не было высказано. Расстояние. Что Карл что-то сделал. А потом это повторилось. Розовые буквы пылают: «А вдруг он изменял?» Но образы размыты: нечетко увеличенное изображение можно восстановить только с помощью фантазии и размышлений. Пририсовываешь что-нибудь подходящее и называешь правдой. Вспоминаешь, как билось сердце, вспоминаешь голос Лувисы — голос, который в то время был единственным истинным голосом, единственным проводником. Сейчас Андреа жалеет, что не слышала голос Карла, не видела того, что увело его прочь от них, но чувствовал ли он сам, что уходит прочь? Что ты чувствовал, Карл? Какой ты видел Андреа?

Она возвращается к шкафчику в полосатой ванной. Смотрит на себя в профиль справа, потом слева. Воображает, что волосы снова длинные. Воображает, что нос тоньше, а рот меньше. «Папа, а я красивая?» Показывает своему отражению язык. Дергает себя за волосы. Достает пудру и тональный крем, карандаш и помаду, принимается колдовать. Вспоминает ящик с нарядами в коттедже. Они с Линой-Сагой обожали наряжаться, и когда Лувиса помогала Андреа сделать макияж, та чувствовала себя настоящей красавицей. Серость исчезала, оставалась только разноцветная красота. Андреа вдруг поняла, почему Лувиса зовет ее «хорошенькой»: надо было только подрисовать, выманить красоту на поверхность, приодеть. Золотая ткань, платье с вышивкой, бусы в несколько рядов, высокие каблуки. Вспоминает, как Лувиса заставляла ее выйти в гостиную, к телевизору, перед которым сидел Карл. Андреа-подросток в новых юбках, обтягивающих джемперах, вовсе не наряженная, а настоящая — и покашливания Карла, и сердитое, раскрасневшееся лицо Андреа, и слишком громкое: «Я не хочу! Не хочу!» Он все равно меня не видит.