Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах - Мин Ким Страница 40

«Дай руку мне, прелестное дитя. Я друг твой, ты меня не бойся. Прижмись ко мне и сладким сном в моих объятьях успокойся». В этом отражение собственной жизни Шуберта. Вот он, молодой и веселый романтик, автор песен, главный заводила и гуляка Вены, а вот мятущийся, одинокий, постепенно погружающийся в пучину мрака страдалец, в пучину, из которой ему еще предстоит вынырнуть, но какой ценой! В этой пьесе Шуберт говорит о радости и горе, о наслаждении и боли. Он жив, но уже чувствует дыхание смерти.

Я где-то слышала, что «Смерть и девушку» чаще всего просят сыграть в хосписах — и не трудно догадаться, почему. Эта музыка — мост между жизнью и смертью. Я чувствовала близость, если не смерти, то финала, и музыка Шуберта разгоняла мрак в моей душе. Было и страшно, и упоительно играть ее. Шуберт говорит о возможности существования иного мира, и когда твой мир рушится, эта возможность приносит утешение. «Я пытался петь о любви, — писал он, — но любовь оборачивалась печалью. Я пытался петь о печали, и печаль оборачивалась любовью». И эта трансформация особенно четко прослеживается в незабываемом, трагическом произведении «Девушка и смерть».

И все же мне пришлось покинуть квартет. Было очень грустно, но ничего не поделаешь. Ребятам было уже двадцать пять — тридцать лет, они вступали в серьезную профессию. Им пора было принимать участие в конкурсах, ведь без конкурсов, без побед, без оценки своего места в мире музыки не занять. Мне было почти тридцать пять, а к этому времени конкурсная часть карьеры уже заканчивается.

Значит, пора было уходить. Голосок на задворках моего сознания, тоненький, но упрямый, настойчиво повторял, что если я останусь и вместе с этим квартетом выйду на международную сцену, значит, прощай, сольная карьера. Раньше я была уверена, что так и есть, теперь же все изменилось. Ребята вдохнули в меня новую жизнь, словно кровь мне перелили. Благодаря им я начала приносить людям радость. Я стала сильнее, и отчаяние, владевшее мною так долго, наконец покинуло меня. Быть может, теперь мне хватит сил снова встать на ноги.

Но как же скрипка, спросите вы? Что происходило все это время с моей Страдивари? В каком футляре она скрывалась? Даже сейчас я не знаю всех подробностей. Полиция многое оставила при себе: информацией о свидетелях, которых они опросили, подозрениях, денежных посулах, они поделиться не могли. Имена многих остались в тени. Если бы всплыли их имена, их карьеры были бы окончены. Так что четкой картинки не складывается. Впрочем, мир, в котором эти люди вращаются, не любит четкости.

Это не значит, что в полиции не знали, как и что делать. Им нужно было вернуть скрипку. Кто-то из них сказал:

— Эта скрипка появилась на свет так давно, что она нас всех переживет. Мы просто хотим, чтобы она оказалась целой и невредимой.

И он прав. Моя история — лишь глава в жизни скрипки. А через сто лет, я надеюсь, глава эта станет маленькой и незначительной. Такие скрипки похожи на гигантские деревья, из которых их делали. Они переживают целые эпохи.

Моя скрипка родилась на свет в 1696 году, когда Петр Великий стал царем России. Она застала времена Наполеона и королевы Виктории, Сталина и Мао Цзэдуна. Застала две мировые войны и создание атомной бомбы. Люди приходят и уходят, скрипачи живут, умирают, империи поднимаются и рушатся, а скрипка живет. Ее прибивает то к одному берегу, то к другому на волнах удачи и успеха. Для моей Страдивари промелькнул лишь краткий миг.

Да, ее вырвали из рук нынешнего владельца, но она все равно осталась Страдивари. Никто не властен изменить ее природу. Потому она и сохранилась в веках. Она стоила целое состояние. Вот уж что в кочевой общине умеют делать хорошо, так это беречь инструменты. Попадись ей неопытный вор, и он наверняка сунул бы мою скрипку в подвал, держал ее в сырости, пока она не была бы безвозвратно уничтожена. Но эти ребята точно знали, как обращаться с такими вещами. У них и другого добра было немало, оружие, украшения, наркотики. Они охотились за ценными вещами. И если уж им в руки попадало нечто ценное, они его берегли. Глаз с него не спускали.

Мою скрипку украли не первой, не будет она и последней. Их много, и многие еще не найдены. Скрипку Страдивари по имени «Колосс» украли у матери Луиджи Альберто Бьянки — прямо из дома 3 ноября 1998 года. Скрипку Страдивари «Давидофф» 1727 года рождения украли в 1995 году из запертого шкафа в спальне манхэттенской квартиры Эрики Морини. Страдивари «Ле Марьен» пропала из магазина на том же Манхэттене, а в Токио однажды исчезла скрипка Николо Амати. Еще одну скрипку Страдивари, «Король Максимилиан», украли в Мексике, а «Мендельсон», инструмент, принадлежавший братьям Мендельсонам, банкирам, потомкам знаменитого композитора, исчез в Берлине. Сначала его украли нацисты, а потом скрипка пропала из Дойче Банка во время оккупации в 1945 году. Большинство краж были прицельными, в отличие от кражи моей скрипки — тут похитителям просто улыбнулась удача.

Но за такую удачу всегда приходится чем-то расплачиваться. И в данном случае цена — это цена моей скрипки. Такая огромная сумма вызывает волнение в умах, рождает подозрения среди соучастников, между ними начинаются трения. Старое здание начнет разрушаться, когда вражда запустит в него корни, и когда-нибудь разрушится окончательно. Огромная цена никому не даст спать спокойно, пока от скрипки не избавятся. Она будет смущать умы, выводить похитителей из равновесия. Мысль о таких деньгах невозможно контролировать, невозможно выгнать из головы. Можно лишь попытаться сбыть скрипку и выручить за нее как можно больше. Когда-то придется вынести инструмент на свет, показать ее в номере отеля или на парковке — и именно в этот момент новые владельцы скрипки будут наиболее уязвимы. Так бывает со всеми крадеными ценностями — их непременно нужно продать. Именно поэтому в полиции были уверены, что рано или поздно моя скрипка обязательно, ну просто обязательно, объявится. Это лишь вопрос времени. Как тогда все обыграть, как использовать информацию, как вынудить похитителей продать инструмент? Вот в чем главная трудность.

Энди из Британской транспортной полиции звонил мне каждую пятницу. Часто ему нечего было мне рассказать, но хватало и той уверенности, которая звучала в его голосе. Она для меня очень много значила. Я его потом спросила, почему он звонил, а он ответил мне, что когда кто-то погибает, полиция отправляет сотрудника поддержать семью, быть с ними на протяжении расследования, дать им опору. В нашем случае никого не убили, специального сотрудника, поддерживающего семьи тех, у кого украли Страдивари, не было, так что… Энди понимал, что речь идет не просто о пропаже. Речь идет о моей жизни. Я снова и снова рассказывала ему о скрипке, о том, что я чувствую. Эти разговоры были для меня спасательным кругом, благодаря им я смогла начать дышать. Трудно переоценить значение того, что сделал Энди. У него поистине ангельское терпение.

В общем, начнем с того, что к тому моменту, как полиция вычислила похитителей, она отставала от них на пару дней. Новости о скрипке распространились, и зверь, на которого шла охота, высунул морду из норы. Но вот клюнул ли он на приманку — другое дело. Эти звери подозрительны, живут стаями, обратившись против всего остального мира. Чужакам они не доверяют, тем более если на них полицейская форма. Словам полицейских о скрипке, конечно, никто бы из них не поверил. Воры бы сразу поняли, что это ловушка. Но было жизненно важно, чтобы они все равно любым способом узнали о настоящей ценности этой скрипки, осознали, насколько серьезной оказалась эта кража и какие у нее могут быть последствия. Тогда они наверняка попытаются найти выход.