Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах - Мин Ким Страница 39

Хотя по-настоящему мы разошлись только две недели спустя. Всякий раз, как я заговаривала о том, что нам нужно расстаться, Мэтт пугался и выкапывал все возможные причины, почему не надо этого делать. Теперь у него не осталось аргументов. Он предложил мне поехать с ним в Брюссель. Я отказалась. Отказать ему оказалось довольно просто. Я вернулась в Лондон и какое-то время жила у Йена, пока, наконец, не сняла квартиру неподалеку — в Доллис-Хилле. Я специально искала жилье поближе к знакомым — хватит с меня одиночества. Мне нужно было, чтобы рядом кто-то был, серьезный и надежный, кто-нибудь, кому я могла бы доверять, и кто доверял бы мне. Мэтт вскоре вернулся — ему предложили работу в Tarisio. Я была за него рада. Он получил наконец, что хотел. Мэтт пытался наладить общение, но я держалась от него подальше. Мы разговаривали иногда, но приглашений пообедать или выпить вместе я не принимала. Мэтт мне был больше не нужен. Я просто наслаждалась игрой на скрипке, и этого было достаточно.

Так все и началось: дуэт с Йеном, потом трио. Мы начали давать небольшие сольные концерты, чуть позже — выступать на фестивалях. Мне хотелось просто побыть на людях. Я вернулась не на сцену, я вернулась к скрипке. Прежняя жизнь и солистка Мин остались в прошлом, и что придет им на смену, было пока неясно. Я вспоминала одну историю, которую когда-то рассказал мне Йен. Она меня удивительным образом утешала. Его мама играла на скрипке в Cимфоническом оркестре Борнмута, еще в те дни, когда женщин скрипачей было очень мало. Дома у нее было четверо прелестных, музыкально одаренных детишек. И однажды, сидя в машине на парковке, она внезапно подумала «хватит» и поехала домой. Она перестала играть на скрипке — раз и навсегда, словно поставила точку в конце предложения.

Много лет спустя, когда ей уже было за семьдесят, она сказала Йену:

— Вот странное дело, кроме вас, моих детей, никто и знать не знает, что я играла в оркестре. Для всех в деревне я просто милая старушенция.

В то тяжелое время я думала, что лет через сорок и меня тоже ждет такая судьба. Никто о моей игре и не вспомнит, разве что сестра. Я просто исчезну, и моя жизнь в качестве скрипачки, будет закончена. Но Йен и другие ребята потихоньку подталкивали меня вперед, и я вдруг поняла, что, быть может, ничего еще не кончено.

Друг моей соседки по квартире организовал квартет. Он был совсем молод, лет двадцати. Квартет подобрался талантливый, но, судя по всему, они часто ссорились. Это не редкость. История квартетов написана ссорами и примирениями. Про брак говорят, что общее счастье надо мерить по самому несчастному члену семьи. Если кто-то один несчастлив, все рушится. Люди, которые играют вместе долгое время и знают друг о друге всю подноготную, могут достичь невероятной глубины исполнения. Этот квартет таким не был, и их общая история была почти что местной достопримечательностью. Я подумала, что если все эти слухи — правда, то я надолго не задержусь. Потому что своего первого скрипача и виолончелиста они лишились за считанные недели. Их ждал тур по Шотландии, а новых исполнителей они так и не нашли. И друг соседки обратился ко мне:

— Я знаю, ты, скорее всего, откажешь, но мы в отчаянии.

Я спросила, что они собираются играть. Этот парень назвал Шуберта, и я подумала — почему бы и нет? Это же не вопрос жизни и смерти. Я могла бы им помочь.

У меня были и личные мотивы. Игра в квартете дала бы мне возможность поддерживать пальцы в форме. Партия первой скрипки требует очень хорошей техники — не такой, как сольный репертуар, конечно, но выматывает не меньше. Тут другие требования, и другая манера исполнения. И задачи совсем другие. А значит, я буду учиться, учиться вместе с новой скрипкой. Для нас с ней это чудесная возможность узнать друг друга получше, определить слабые и сильные стороны, понять, как мы будем вместе играть. Но дело было не только в этом. Хорошее камерное исполнение завязано на взаимодействии с другими музыкантами. Ты — лишь один из четверки, ты не солист. Все четверо — отдельные элементы, но элементы одной мозаики. А я к тому же не с профессиональным квартетом играла, а с ребятами, едва закончившими школу. Все складывалось, как нельзя лучше. Все, что я упустила в школе и колледже, можно было наверстать сейчас. В студенческие времена у музыкантов была мода на такие квартеты. Они не концертировали, играли просто ради удовольствия. А мне этого никогда не позволяли. У меня же карьера, куда там! Всякий раз, стоило мне намекнуть учителю, что я тоже хочу сыграть в квартете, на меня сразу же выкатывали бочку, нельзя, мол, ты солистка. У тебя совсем другое предназначение. Играй сольно или вообще не играй! А теперь давить на меня было некому, сцена не требовала от меня сольных выступлений, я могла принимать решения сама и сама выбирать свой путь. Да, я была самой опытной в нашем квартете, но играла я с ними совсем не потому. Мне хотелось вкусить студенческой жизни, которой меня лишили когда-то. Ребенком мне уже не стать, но в студенческие времена я могла вернуться. Просто ради удовольствия.

Конечно, в итоге этот квартет стал значить для меня намного больше. Я как будто родилась заново. Я все ощущала по-новому — во второй раз и в то же время впервые. Было так здорово испытывать то, чего никогда не испытывал прежде. Я заново приспособилась к скрипке. Для нас обеих и этот мир, и этот жанр — все было внове. Так же было с моей утерянной скрипкой, когда мы с ней впервые шагнули во взрослую жизнь. С юным квартетом я вступала в новый этап, мы со скрипкой вступали в него вместе. Я смогла узнать свой инструмент поближе, научилась ценить его. Мне нужно было познакомиться с ним, изучить его черты — и вот теперь я была готова к этому. Без квартета мы бы не сблизились. И от того, что игра в квартете сложна с технической точки зрения, у меня не осталось времени горевать по прежней скрипке. Мне нужно было сосредоточить все внимание на новой.

Возникла новая, странная для меня движущая сила. С одной стороны, я была неотъемлемой частью коллектива и сливалась с тремя остальными музыкантами, но с другой — обрела собственную индивидуальность: я больше не была Мин-вундеркиндом, я стала Мин-музыкантом. В этом было что-то освежающее, естественное и в то же время неожиданное. Во многих программах выступлений меня до сих пор подписывали именем моей предшественницы. У меня не было даже имени, но кому какая разница? Я была просто частью квартета. У квартета было название, а я была частью названия — вместе со вторым скрипачом, альтом и виолончелью. И достаточно. Больше никому ничего знать не нужно.

Мы проехались с турне по Шотландии. Все члены квартета учились в Ганновере, в Германии, и я часто летала с ними туда. Мы путешествовали все вместе, и это, как ни странно, давалось мне сложнее всего. Я привыкла путешествовать в одиночестве, я сама организовывала поездки и подолгу оставалась одна. Но когда ты — часть квартета, все становится общим. Иногда мы даже ели одну и ту же еду, представляете?

Мы часто играли Шуберта. Мне было нелегко, и хотя я была рада вернуться к музыке, но мое сердце разрывалось от боли, а Шуберт как нельзя лучше выражал все, что скопилось у меня на душе — слезы, горе и счастливые воспоминания. Одну композицию мы исполняли чаще других. «Смерть и девушка». Шуберт написал ее в 1826 году, вскоре после «Розамунды». Эти два произведения были совсем разными. «Розамунда» легкая и нежная, а в «Смерти и девушке» лиризм смешан с мучительной безнадежностью и отчаянием. В 1824 году у Шуберта случился рецидив сифилиса. Он понимал, что жить ему осталось недолго и что вскоре болезнь его доконает. «Представьте себе человека, — писал он, — чье здоровье уже невозможно поправить, человека, который от отчаяния вредит себе еще больше. Представьте себе человека, чьи мечты обратились в прах». Шуберт и раньше писал пьесы, в основу которых ложились песни с драматическим сюжетом, но «Смерть и девушка» — особенное произведение. В нем смерть приходит к невинному и юному созданию.