Белые трюфели зимой - Н. Келби Страница 40

Сабина посмотрела на нее, криво усмехнулась и заявила:

— Non! С вашей стороны это, конечно, очень мило, но блюдо я вам не оставлю! — Врач ошарашенно посмотрел на нее, и это доставило Сабине особое удовольствие.

Спускаясь на кухню по крутой лестнице для слуг, Сабина съела еще несколько лангустин, еще несколько раз вытерла рот, а потом, присев на ступеньку, сняла с себя красные туфли — в них она чувствовала себя неустойчиво. К тому же они явно делали ее хромоту еще более заметной. Туфли она сунула в карманы своего перепачканного передника. Теперь она вела себя очень осторожно. Ей хотелось непременно донести блюдо с лангустинами до кухни. В конце концов, это была действительно единственная стоящая еда в доме.

На кухне за столом по-прежнему сидел Эскофье — там же, где она его и оставила. И та крошечная порция рагу с лангустинами, которую он для себя приготовил, осталась нетронутой. Его носовой платок был весь в крови. Он снова закашлялся, и Сабина осторожно сказала:

— Вам бы теперь следовало немного отдохнуть. Врач…

— Полный идиот!

— Но ему за это хорошо платят. Так что, может быть, вы все-таки последуете его совету?

— Она спросила, откуда взялись эти лангустины?

— Non.

— Если спросит, скажи, что это мистер Бутс прислал.

— Она не спросит.

— Но если спросит. Скажи. Мистер Бутс… с Южного побережья…

— Да. Хорошо. С Южного побережья.

— Англии.

— Да. Я поняла.

Эскофье медленно встал. Теперь, когда еда была готова, он сразу перестал выглядеть великим шеф-поваром и превратился в маленького сломленного человечка. И Сабина с грустью думала: как же мало времени ему осталось!

К вечеру туман рассеялся, и в небо выплыла полная луна, льдисто-красная над бурным кобальтовым морем. Пелена жизни то накрывала Дельфину с головой, то позволяла ей вынырнуть на поверхность. Она порой отпускала от себя все ненужные ей более в этой жизни вещи — например, речь; но потом вдруг, словно спохватившись, крепко хваталась за обычные человеческие слова как за старую потрепанную веревку, надеясь с ее помощью втащить себя обратно в этот мир.

«Citer à l’ordre de l’armée pour son superbe courage». Эскофье знал эту строчку. Она была из поэмы «Мольба», которую Дельфина посвятила их сыну.

Окровавленные тела. Доблестные солдаты. Даниэль.

Он прислонился к стене с той стороны, прислушиваясь. «Прости, — безмолвно прошептал он. — Мне так жаль». Он знал, что она его все равно не услышит. В рубиновых лунных лучах его слезы выглядели как темные драгоценные камешки. Он не хотел запоминать жену такой — невероятно хрупкой, умирающей, тонущей в бесконечных утратах. Он включил радио. Передавали новости из Берлина.

«Согласно результатам, опубликованным сегодня утром Министерством пропаганды, 89,9 % немецких избирателей согласны с намерением властей объединить пост президента и рейхсканцлера. Благодаря этому шагу канцлер Гитлер, ставший гражданином Германии всего четыре года назад, обретет такую власть, какой мир не знал со времен Чингисхана. Интересно, что Министерство пропаганды также сообщает о 871 056 испорченных бюллетенях, которые, как считают в министерстве, были вброшены оппозиционерами, которые пытаются саботировать установление в Германии нового „золотого века“».

Эскофье выключил радио и слегка коснулся рукой стены.

— Уже скоро.

К утру Дельфина решила отказаться от бесплодных мечтаний и сказала себе, что сейчас ей требуется только сон, его холодные темные глубины. Мечты, воспоминания, грезы — все это слишком ненадежно, им нельзя доверять. Они могут в одно мгновение перемениться, причем без всякого предупреждения, как ртуть, а Дельфину подобная неустойчивость больше не устраивала. Да и нужды в этих мечтах больше не было. Став неподвижной, она теперь жила как бы в межвременье, как бы между прошлым, настоящим и будущим. Она больше не была рабыней времени. Она могла по собственному желанию стать старой или молодой. Могла переместиться в иной мир или остаться в этом. А ощущая во рту вкус рагу с лангустинами, словно чувствовала на своем бедре ласковую руку мужа, жар страстных объятий… Скорей. Скорей. Нет, мечты теперь уже не были ей столь необходимы.