Волшебная книга судьбы - Валери Тонг Куонг Страница 4

Однажды зимним днем она вдруг повернулась ко мне, словно осененная гениальной идеей:

– Можно я зайду к тебе после уроков?

Это было так нелепо, что я не нашлась что ответить.

– Ну что, согласна?

Она смотрела на меня широко раскрытыми светлыми глазами.

– Скажи «да»! Ну же!

Я искала отговорки, пыталась сказать, что это невозможно, немыслимо: она у меня? Грация, совершенство и красота в самом невзрачном, самом вульгарном, самом безобразном месте, которое я когда-либо знала! Но это был напрасный труд. Она приняла решение и знала, как добиться своего.

Когда автобус остановился у «Гвоздик», она, просияв, – само воплощение счастья – поднялась и вышла своей походкой принцессы, ни разу не оглянувшись.

Я сказала:

– Ладно, Алиса, раз уж ты так хочешь, пошли (а мы уже шли). Но обещай мне одну вещь: я не хочу, чтобы ты говорила с моими дядей и тетей, не хочу, чтобы ты даже встретилась с ними, чтобы они смотрели на тебя, трогали, обнимали.

– Какая ты непростая, Мина.

До дома я шла как можно быстрее, чтобы избежать встреч с местными кумушками. Алисе приходилось временами за мной бежать – ноги у нее были подлиннее моих, зато туфли куда менее удобные.

Я и сегодня толком не знаю, почему так хотела ее спрятать, как будто она была чем-то сокровенным, абсолютной тайной, – ведь очевидно, что, представив ее моему окружению, я снискала бы уважение или, по крайней мере, покой.

Алиса прошла за мной в мою комнату. Я ловила ее взгляд, ждала замечаний, удивления, но она ни словом не обмолвилась о доме. Мы сели рядышком на кровать.

– Вот, ты все видела, – бросила я.

Она смотрела в окно.

– Тебе везет, – отозвалась она очень серьезно. – У тебя прямой вид на солнце.

Я жила в самой маленькой комнатушке, в конце коридора, далеко от всех, с окном, выходившим на соседние склады, за которыми начинался лес. Дядя с тетей ухитрились сделать меня изгнанницей прямо в доме: о везении, на мой взгляд, говорить не приходилось. Но Алисе все виделось с точностью до наоборот. Чудесная ориентация, вид на горизонт, гарантированный покой, полная свобода – идеал.

– В моей комнате, – добавила она, – стены оклеены такими дорогими обоями, что мне не разрешают на них ничего вешать. Она прямо над комнатой моих родителей, и музыку мне приходится слушать в наушниках, чтобы им не мешать. Мои вещи такие дорогие, что я должна постоянно проверять, не потерялось ли что, да и мама приходит с инспекцией каждый вечер. А когда я открываю окно, то вижу только состязание роскошных машин на аллеях, обсаженных одними и теми же розовыми кустами: в точности как в американском сериале.

Я смотрела на нее, качая головой.

– Алиса, ты смеешься надо мной или правда пытаешься мне доказать, что я в завидном положении?

Она не успела ответить: в дверь постучали. Нервный стук, характерный звук длинного загнутого ногтя, затвердевшего от многочисленных слоев лака.

– С кем ты разговариваешь, Мина? – спросила тетка своим пронзительным голосом.

Я прижала палец к губам и бросила на Алису умоляющий взгляд.

– Ни с кем. Я репетирую пьесу.

Тетка ушла, пробурчав что-то невнятное; я встала и прильнула ухом к двери. Ее каблуки простучали по ступенькам лестницы. Я повернулась к Алисе, нахмурившись: что за вздорная, в самом деле, была мысль прийти сюда. Что мы теперь будем делать?

Но Алисы в комнате уже не было. Окно было открыто, створка тихонько покачивалась на сквозняке. Я только успела заметить, как колыхнулась туевая изгородь, за которой кончался сад.

* * *

– Мадемуазель?

Чья-то рука похлопала меня по макушке. Усатый малый в резиновых сапогах, куртке цвета хаки, низко надвинутой кепке и с рюкзаком на плече смотрел на меня с подозрением, словно боялся, что я его укушу. Знал ли он про меня, про нас?

– Мадемуазель? С вами все в порядке?

– Все хорошо, спасибо.

Он нахмурился с видом всего лишь раздосадованным: значит, не знал.

– Извините, что спрашиваю, мадемуазель, но сколько вам лет?

– Восемнадцать.

Со вчерашнего дня, но это ни к чему было уточнять.

– Здесь нельзя спать, вы простудитесь насмерть.

Я не удержалась от улыбки: насмерть, как же.

– Я гуляла и заблудилась.

– Я провожу вас, – предложил он. – Вы откуда? Из Сент-Андре? Из Вермилона?

Не знаю, почему это пришло мне в голову, но я ответила: «Из Сент-Андре, квартал Мулен». Он набросил свою куртку мне на плечи, достал большой синий в клеточку носовой платок и вытер мне щеки, заправив волосы за уши. Потом вынул из рюкзака пакетик печенья и угостил меня.

Давно никто не был ко мне так добр. Я поблагодарила. Ни на миг я не испугалась, что он причинит мне зло, что у него худое на уме. Я знала, чувствовала нутром: это славный малый. Очень бережно он помог мне подняться. У меня все болело, ноги затекли, спину ломило. Я совсем обессилела. Он обнял меня за плечи и поддерживал, пока мы выбирались из густого кустарника.

– Знаете, – обронил он меж двух усилий, – повезло вам, что я проходил тут. Надо же, вздумали гулять, так легко одевшись. Утренняя роса, может, и красива, но это убийца.

– Утренняя?

Слабый свет озарял верхушки деревьев. Он протянул мне руку: часы на его запястье показывали шесть.

– Здесь нет сети. Но как только выйдем на опушку, вы сможете позвонить. О вас, наверно, беспокоятся.

– Наверняка, – опять солгала я. – Спасибо вам большое.

Мы шли минут двадцать под заливистые трели птиц.

Чаща вдруг расступилась: мы вышли из леса. Черный пикап, старенький и помятый, стоял на обочине дороги. Малый бросил свой рюкзак на заднее сиденье и распахнул передо мной дверцу: в путь, девушка!

Когда мы подъехали к кварталу, я попросила его остановиться у булочной, сказав, что голодна. Он пожал мне руку и еще раз предупредил:

– В следующий раз будьте осторожнее, ладно?

И уехал.

Рядом, в кафе, откуда исходили бодрящие запахи, продавали сегодняшние газеты. Я пробежала глазами первые полосы в поисках крупного заголовка, но сообщалось только о похищении маленькой англичанки из детского сада и о повышении тарифов на электричество. Сначала меня неприятно кольнуло, что самоубийство девушки (или двух) семнадцати-восемнадцати лет – недостаточное событие для первой полосы местной газеты. Но потом я вспомнила, что однажды сказала мне Алиса, когда я жаловалась на свои невзгоды.

– Что ты себе думаешь, Мина? Ты вправду считаешь, что удары судьбы не касаются буржуа? У нас молчат, вот и все. Обманывают, ловчат, воруют, страдают и умирают, но все молча и с улыбкой. Never complain, never explain [1].