Волшебная книга судьбы - Валери Тонг Куонг Страница 3

Много позже, когда мы начали общаться, я поняла, что эта изоляция и скрепила нашу дружбу. Ей завидовали, а меня не замечали, она была неограненным алмазом, я – ничтожно малой величиной, в конечном счете нас обеих не хотели и отторгали.

Вот почему в первый день она сразу же направилась ко мне, выбрав место, до тех пор пустовавшее. Вот почему я приняла ее с такой легкостью. Ей незачем было опасаться меня, мне незачем было опасаться ее. Не было ни зависти, ни агрессии, ни соперничества, напротив, совпадение интересов. Мы могли сосуществовать, не заморачиваясь друг другом, лишь только вместе противостоять враждебно настроенному окружению.

Два месяца мы с ней не разговаривали. В нашем молчании не было враждебности: мы просто не нуждались в общении. Из случайно услышанных разговоров я почерпнула об Алисе новую информацию. Теперь я знала, что она живет в большом доме в богатом квартале Мулен рядом с префектурой, играет на пианино, ездит верхом. Ее жизнь была полной противоположностью моей, как будто чья-то ловкая рука, раскинув карты, сдала ей все козыри.

Возвращаясь домой – вернее, туда, где я жила, – я часто мельком думала о ней со странным чувством: вот она вытирает ноги о половик, толкает входную дверь, снимает пальто, кладет портфель – все то же самое и совершенно синхронно с ней проделывала я.

Только до этих пор, разумеется. Потом она найдет приготовленный для нее полдник на столе в оборудованной по последнему слову кухне, ее собака прибежит и будет с визгом тереться о ее ноги, она достанет тетради и примется за уроки, попивая свежевыжатый фруктовый сок, когда стенные часы отобьют пять или шесть часов, смотря в какой день, мелодичным звоном.

Меня же встретит тетка раздраженными жалобами и упреками: я-де сутулюсь, волосы пахнут табачным дымом, посуда плохо помыта и прочее, и прочее – она всегда находила тысячи придирок. Я ничего не отвечу, буду долго мыть руки, а потом поднимусь наверх и затворюсь в своей комнате наедине со своими мыслями.

Алиса нарушила молчание первой однажды вечером, когда мы выходили из лицея. Я ждала автобуса, прислонившись к ограде, чуть поодаль. Народу было много: в тот день уроки во всех классах кончались одновременно. Автобус, обслуживавший несколько школ, пришел уже почти полным. Ученики шумной гурьбой устремились к дверям. Я уже стояла на подножке, и тут какой-то парень толкнул меня, помогая другому забраться. Я не удержалась и упала навзничь. Двери закрылись, автобус укатил. Я села и стала собирать рассыпавшиеся вещи.

Вот тут-то Алиса и заговорила. Она сидела на заднем сиденье машины.

– Садись, – предложила она. – Мы тебя подвезем.

Я посмотрела на нее недоверчиво, но она едва заметно улыбнулась мне, и я подумала: почему бы нет? Все лучше, чем тащиться домой пешком.

На водителе, широкоплечем, надежном, был костюм дороже любого из костюмов моего дяди. Сиденья машины, обитые великолепной бежевой кожей, оказались девственно-чисты. Я так боялась их запачкать, что всю дорогу сидела на краешке, сжав ягодицы, чтобы не соскользнуть.

– Так где ты живешь? – осведомилась Алиса.

– В «Гвоздиках».

– Где-где?

Это был гигантский жилой комплекс за чертой города, между лесом, полями и новой промышленной зоной. Двести пятьдесят домов, похожих как две капли воды, с тесным гаражом и микроскопическим садиком, отделка, некогда с претензией, но со временем обветшавшая, фонтанчики с ангелочками на перекрестках, клумбы гераней (гвоздики просуществовали всего один сезон) и толпа жителей, чьим основным времяпрепровождением было обсуждать дела и поведение соседей.

Из «Гвоздик» можно было выбраться, только имея машину или хотя бы велосипед (и сильные ноги, потому что по дороге в город был подъем, который отпугнул бы и самых мужественных).

– Это большой крюк, – отважилась я.

– Вот и хорошо, – загадочно ответила Алиса.

Весь остаток пути она молчала. У въезда в жилой комплекс, увенчанного огромным щитом с надписью, я попросила остановить машину.

– Я дойду пешком.

Я не хотела, чтобы меня видели с Алисой в этой роскошной машине с шофером, сошедшим прямиком с киноэкрана, из голливудского фильма. Если это дойдет до ушей моей тетки, она вцепится в меня мертвой хваткой.

– Как хочешь, – покладисто согласилась Алиса.

Я думала, что этим все и кончится. Но на следующий день, когда я вышла из ворот лицея, машина стояла на прежнем месте с выключенным мотором. Алиса сидела сзади, стекло было опущено. Она махала мне рукой:

– Мина!

Подходил автобус.

– Мина!

Подбородком она указывала на место рядом с собой. Это было уже неудобно, с какой стати она опять предлагает меня подвезти? Ей больше делать нечего, как терять время на крюки?

Двери автобуса уже открывались. Я поспешила забраться внутрь вместе со всеми и села в конце у окна.

Наклонилась, чтобы разглядеть ее, но машина исчезла.

– Живей, – надсаживался водитель, – пошевеливайтесь, сопляки!

Мальчики перешучивались, обсуждали чемпионат по футболу, девочки, разбившись по парам, тайком показывали друг другу какие-то загадочные вещи. Мне вдруг стало жаль, захотелось выйти, побежать, пересечь пустырь за лицеем и срезать путь, чтобы встретить Алисину машину, остановить ее, забраться, сесть опять на краешек сиденья, вдохнуть запах Алисы, прижаться к ней и, слушая урчание мотора, уснуть, умереть.

– Не грусти, – шепнула Алиса. – Нет повода.

Я вздрогнула. Она была здесь, сидела рядом со мной с сумкой на коленях, держась тонкими руками за спинку переднего сиденья, и спокойно улыбалась.

– Как ты села в автобус? А машина?

– Надоела мне эта тачка.

Я никогда не встречала так называемых баловней, но предположила, что это она и есть: раскрасавица, набитая деньгами под завязку, которая скучает в машине и жалуется на кондиционер (того гляди подхватишь насморк) и тонированные стекла, застящие вид.

Теоретически я должна была ее возненавидеть, но сколько ни пережевывала эти глупые замечания, с каждым днем любила ее все сильнее и сильнее.

С того дня машина больше не появлялась. Алиса возвращалась домой вместе со мной. Автобус объезжал жилой массив и заканчивал свой маршрут в Мулене, ее квартале. Когда я выходила, она прощалась со мной всегда одним и тем же жестом, сжав ладони, что можно было истолковать и как знак ободрения, и как демонстрацию дружбы. Я смотрела ей вслед, пока ее лицо, прильнувшее к стеклу, не превращалось в тень. Потом, когда уже совсем ничего не видела и не слышала, присаживалась на минутку на беленый парапет у дороги, готовясь вернуться в свое одиночество.

Наша дружба крепла месяц за месяцем. Теперь мы встречались в глубине школьного двора на каждой перемене. Она больше не была молчалива, наоборот. Философствовала, наблюдала, комментировала. Рассуждала о смысле жизни, необходимости любви и прочих ученых вопросах. Не язык, а помело. Иногда я ее слушала, но чаще дремала наяву под звук ее голоса, просто наслаждаясь ее присутствием, – ее это раздражало.