Секрет каллиграфа - Рафик Шами Страница 4

Однако порой братья действительно досаждали ей. Когда Нура возвращалась из лавки со сладостями или мороженым, мальчики могли, встав стеной, преградить путь и заявить, что не пустят ее домой, пока она не даст им попробовать лакомства. Они исчезали лишь после того, как Нура начинала плакать.

Как-то раз свидетелем такой сцены стал мороженщик Элиас, случайно проходивший мимо их переулка. И он немедленно пришел девочке на помощь с огромной метлой в руке. Отругав одного из хулиганов, он повернулся к Нуре:

— Если будут еще приставать — только скажи. — А потом добавил, повысив голос: — Моей метле не терпится попробовать чьей-нибудь задницы.

И это возымело действие. С того самого дня, завидев Нуру, братья выстраивались по сторонам переулка, словно почетный караул. И только один не сдавался.

— Ты красивая, — шептал он вслед девочке. — Я хочу на тебе жениться.

Он был толстый, белокожий, краснощекий и младше Нуры.

Как-то раз братья засмеялись:

— Дурак! Она же мусульманка.

— Тогда я тоже стану мусульманином! — отчаянно закричал карапуз.

Кто-то из старших отвесил ему оплеуху.

Толстяка звали Морис, другого Гиоргиос. «Смешные имена», — подумала Нура. Ей стало жаль малыша, который теперь ревел белугой.

— А я все равно стану мусульманином! — упрямо вопил он. — И я люблю Мухаммеда больше, чем тебя!

Он заработал еще одну оплеуху и сильный удар по ноге. Морис всхлипывал, не сводя глаз с дома Нуры, как будто ждал оттуда поддержки.

Вскоре раздался голос его матери, и мальчик, повесив голову, поплелся домой. Прошло еще немного времени, и Нура услышала крики, ругань и отчаянные детские мольбы.

С этого дня Морис прекратил все разговоры о женитьбе и стал избегать соседки, как чумной. Как-то раз мальчик сидел возле своего дома и всхлипывал. Завидев Нуру, он отвернулся к стене. Девочка остановилась. Она увидела его опухшие, красные уши и поняла, что малыш только что получил взбучку. Нуре стало жаль его. Она подошла и осторожно тронула Мориса за плечо. Он сразу перестал плакать и повернул к ней улыбающееся сквозь слезы лицо, по которому тут же принялся тщательно размазывать рукавами слезы и сопли.

— Нура… — удивленно прошептал он.

Девочка покраснела и убежала домой. Сердце было готово выпрыгнуть из груди, когда она отдавала матери бумажный пакет с луком, купленным в лавке зеленщика Омара.

— Продавец тебе сказал что-нибудь? — спросила, глядя на нее, мать.

— Нет, — ответила Нура, направляясь к двери, чтобы посмотреть на Мориса.

— На тебе лица нет. Натворила что-нибудь? — продолжала допытываться мать.

— Нет, — повторила Нура.

— Подойди-ка, — велела мать, — я все прочту у тебя на лбу.

Дрожа от страха, Нура приблизилась и встала перед матерью в ожидании ее приговора.

Та долго вглядывалась ей в лицо.

— Иди, ты ничего плохого не сделала, — наконец разрешила мать.

И в течение нескольких лет после того случая Нура верила, что мать может прочитать на лбу все ее злодеяния. Поэтому каждый раз после встречи с толстым мальчиком она смотрелась в зеркало и терла лицо оливковым мылом, которое потом тщательно смывала водой.

Мать вообще казалась ей странной женщиной. Она как будто чувствовала на себе ответственность за весь мир. Однажды отец взял их обеих на праздник, где танцевали дервиши, и Нуре редко бывало так хорошо, как в тот день. Один дервиш крутился на месте с закрытыми глазами, а остальные ходили вокруг него, словно планеты вокруг Солнца. Но мать заметила только грязные пятна на платье старика.

На праздники родители Нуры, как и все мусульмане города, украшали свой дом цветными тканями. С балконов и окон свешивались нарядные ковры, в дверях стояли горшки и вазы с цветами. По улицам ходили процессии с песнями и танцами, фехтовальщики с саблями и бамбуковыми палками в руках демонстрировали свое искусство. Вспыхивали фейерверки, из окон на головы прохожих лилась розовая вода.

Нура давно заметила, что христиане отмечают свои торжества куда скромней, без знамен и шумных процессий. Разве колокола в их церквях били в такие дни громче обычного. Правда, некоторые из них тоже любили наряжаться. Однако никогда не устраивали ни ярмарок, ни аттракционов.

И еще Нура заметила, что христианские праздники каждый год повторялись в одни и те же дни. Рождество всегда приходилось на конец декабря, Пасху отмечали ранней весной, а Троицу в начале лета. С мусульманскими все было иначе: Рамадан мог выпасть на любое время года. В середине лета он переносился особенно тяжело. Каково при сорока градусах в тени продержаться с раннего утра и до позднего вечера без глотка воды и крошки хлеба во рту! Морис жалел Нуру. Как-то раз он открыл ей, что тоже постится втайне от всех, чтобы терпеть те же муки, что и она.

Нура навсегда запомнила тот день, когда Морис из любви к ней вызвал маленький переполох в мусульманской общине.

Тогда ей было четырнадцать, и Рамадан в тот год пришелся на август. Нура постилась и страдала. Внезапно раздался голос муэдзина, и все дружно набросились на еду. И только мать Нуры удивилась:

— Этого не может быть! Отец еще не вернулся со службы, да и пушка не выстрелила.

Через полчаса муэдзин запел снова, на этот раз под аккомпанемент пушечного выстрела. Потом появился отец, который сообщил о неправильном сигнале муэдзина, раньше времени выгнавшем людей из мечети. Нура уже знала, кто за всем этим стоит. Через час в ворота христианского дома постучались двое полицейских, а потом послышался детский крик.

Из всех праздников Нура больше всего любила двадцать седьмое число месяца Рамадан. «Это время, — говорил отец, — когда небеса раскрываются и Всевышний выслушивает желания людей». Всю свою сознательную жизнь Нура напряженно готовилась к этому дню и думала над тем, чего бы ей попросить у Бога.

Однако ни одно из ее желаний так и не исполнилось.

Похоже, Богу она не нравилась. Толстый Морис объяснил Нуре, что красивые девушки Господу точно по душе, просто Он не слышит ее голоса.

— В эту ночь взрослые взывают к Богу так громко, что у Него болит голова и Он закрывает ворота в Небо прежде, чем туда долетят молитвы детей, — объяснил Морис.

И действительно, двадцать седьмого числа месяца Рамадан отец в окружении родственников и друзей во весь голос вымаливал счастье, здоровье и прощение грехов. Наблюдая за собравшимися во дворе, Нура мысленно соглашалась с Морисом. Когда же она во весь голос попросила у Господа ведро ванильного мороженого с фисташками, взрослые только рассмеялись и потом так и не смогли сосредоточиться на молитве.

И только мать Нуры оставалась серьезной, опасаясь гнева Всевышнего. И она оказалась единственной, кто весь следующий день мучился поносом. Мать недоумевала, почему Господь наказал именно ее, ту, которая сдерживала смех посреди всеобщего неуместного веселья? Мать вообще была очень суеверна. Например, она никогда не стригла ногтей по ночам, чтобы нечистый не поразил ее кошмарными снами. И не сливала горячую воду в раковину без упоминания имени Аллаха. Иначе, полагала мать, злые духи, гнездящиеся в водопроводных трубах, будут мстить за то, что она их ошпарила.