Какша - Джим Додж Страница 4

В первый день они договорились играть до пяти побед из девяти, но когда Кроха выиграл подряд пять партий, Дедушка настоял на девятнадцати (чтобы отмести случайную удачу — объявил он), а через два дня после того, как прекратились грозы и Кроха стал чесаться от желания поскорей заняться своим забором, они играли на пятьсот побед из девятисот девяноста девяти, а счет был 451:12 в пользу Крохи. Иначе говоря, прошло ровно двенадцать партий после того, как Кроха, сообразив, что Дедушка, пока не выиграет, не поправится, решил поддаться — что, учитывая все более эксцентричную манеру стариковской игры, было не так уж просто.

Три следующих дня они просидели лицом к лицу за доской. Со стороны никто бы не подумал, что они родственники. Крохе исполнилось двадцать два года, но круглое ласковое лицо делало его на шесть лет моложе, удерживая в запинающемся отрочестве. Дедушке стукнуло девяносто девять, ум его был ясен, хоть его и постепенно пленяли заминки и огрехи старости. Кроха, подобно многим обладателям этого прозвища, был ростом шесть футов пять дюймов [3], стоя в ямке, и продавливал весы «Толедо» на двести шестьдесят девять фунтов [4]. Дедушка дотягивал до пяти футов пяти дюймов [5]в ковбойских сапогах и весил лишь на одну метку больше ста фунтов [6]— однако в ответ на малейшую провокацию неизменно заявлял, что рост его достигал когда-то шесть футов, а вес — двести фунтов, но изнурительная работа и куда более изнурительные женщины заставили его съежиться, а вот будь он сейчас поближе к молодости — чтоб хотя бы докричаться — он засадил бы чью хочешь задницу между трех бревен да так бы и продержал, пока не повалят весь лес. К счастью, Кроха был настолько же покладист, насколько Дедушка своенравен, и в той же степени мирен и кроток, в какой старик вспыльчив и кровожаден.

Разница в темпераментах переносилась на игру. Кроха любил ясную ровную шашечную линию. Дедушка предпочитал не раскрывать карты, держать в тайне сильные приемы и мчаться в жерло хаоса верхом на собственном привидении. Кроха начинал работу с восходом солнца. Дедушка расшевеливался к полудню. Кроха не возражал против мытья посуды. Дедушка занимался готовкой — эту премудрость пришлось освоить, когда он привез Кроху к себе, и со временем ему даже понравилось — однако, готовил он только обед, единственный свой полноценный прием пищи: завтрак он просыпал, а на ланч выпивал чашку кофе и стопарь Шепота Старой Смерти. Кроха пил совсем мало, лишь чуток на ночь, чтобы отвадить сны. Дедушка пил много, почти пинту в день, чтобы сны крутились бойчее.

Кроха ловил рыб на приманку, сам привязывал ее к леске, заставляя Джейка морщиться от отвращения — тот признавал только червя, он всегда ловил на червя, чем, черт подери, плохи черви, и утверждал, что в аду вырастут сугробы, прежде чем он согласится ловить рыбу на примотанный к крючку пук куриных перышек.

Кроха посмеивался, часто и добродушно. Дедушка гоготал, хрипел, хмыкал, гикал и рычал.

У Крохи имелся полный набор крепких, хорошей формы зубов. У Дедушки — крепкий, хорошей формы набор десен плюс пять зубов, два из которых встречались, позволяя их хозяину вгрызаться в хрящи.

Кроха не любил мечтать. Дедушка с некоторых пор отдавался мечтам постоянно, словно уносимая рекой щепка.

И все же их различие, каким бы огромным оно ни казалось, было поверхностным; немногочисленные черты сходства скрывались в глубине: дедушку и внука связывала та неясная любовь, которую они питали друг к другу, доброта, что важнее простой терпимости, и понимание каждым кровяным шариком любого порыва в заботливых сердцах. В самом начале Джейк изо всех сил пытался вытащить Кроху из скорлупы: он забрасывал его конфетами, бейсболами, игрушечными железными дорогами, удочками, шоколадным печеньем, постоянным вниманием и полной стариковской вседозволенностью. Стоило Лотти Андерсон обмолвиться, что дети Крохиного возраста любят возиться в песочнице, Дедушка тут же пригнал Барни Уэтзлера из «Гравия Братьев Уэтзлер» с тридцатью ярдами отборного речного песка. Выяснив, что у каждого мальчика должна быть собака, дедушка Джейк за месяц обзавелся четырьмя: парой щенков кунхаунда, бретанским спаниелем и крепкоголовым метисом гончей породы по кличке Босс (без всякого дедушкиного виски он прослужил восемнадцать лет постоянным Крохиным спутником, пока огромный дикий хряк по прозвищу Столбняк не разодрал его от мошонки до ошейника. Собрав всю свою волю, Босс дополз до дома, чтобы поскрестись перед смертью в дверь).

Когда все эти упражнения доброй воли оказались, мягко говоря, бесплодными, дедушка Джейк вытащил на крыльцо бутыль и уселся пропускать через мозги Шепот Старой Смерти. Не сразу, но все же ему удалось крепко схватить очевидное: Кроха подавлен смертью матери, а потому вылечат его только время и, может быть, немного ласки — так что Джейк решил оставить все как есть, жить своей жизнью, и если мальчонка захочет быть с ним, то замечательно, всегда пожалуйста, если же нет… что ж, старику не привыкать рыбачить в одиночку. Чтобы завоевать доверие и стать реальностью, настоящим чувствам нужно время — однако, счел Джейк, уж чего у него вдосталь при его-то бессмертии, так это времени.

Они разделяли увлечения друг друга, различавшиеся по сути, но не по страстности. С той минуты, когда Джейк глотнул первую порцию варева, сотворенного по рецепту мертвого индейца, его страстью стала ректификация виски [7]; он гонялся за идеалом с таким же пылом, с каким древний алхимик преследовал философский камень. Всякому, кто соглашался слушать, он объяснял, что дело не в чистоте — покупайте, черт побери, чистый спирт — а в куда более изощренных материях: в молекулярном характере.

В один прекрасный день конца 60-х к ним на ранчо забрел хиппи. Моргая вакуумными глазами и растягивая слова, он объявил, что ищет и приветствует любые формы ментальной трансформации, а потому, прослышав, что Джейк изобрел питье, насыщенное сознаньеменятельными свойствами, предлагает ему две таблетки ЛСД в обмен на приличный образец продукта. Дедушка сперва покричал и повизжал о том, как он ненавидит наркотики и как эту никчемную, длинноволосую, сраную жопу следует пристрелить за попытку совратить его внука, но, поскольку налицо был тот самый редкий случай, когда человек действительно желал попробовать Шепот Старой Смерти, Джейк смягчился, хоть и отказался от обмена. Длинноволосый представился Биллом-Трясучкой и настоял на оптимальной дозе, каковой Дедушка, ориентируясь на собственную выносливость, посчитал пинту. Длинноволосый, несмотря на заметные после первого глотка признаки потрясения, умудрился вогнать в себя еще шесть или семь коротких бульков, затем рухнул на крыльцо в таких корчах, что примчался Босс, вечно недовольный и озабоченный Крохин пес, и принялся пинать его носом. Это вызвало в длинноволосом того сорта ментальную трансформацию, суть которой невероятно трудно уловить. Насколько Дедушка понял, его волосатый приятель решил, что он теперь енот или кто-то вроде — ибо незамедлительно укрылся под ореховым деревом, затем одним гигантским прыжком вознесся по стволу и следующее три часа просидел среди редких веток, нахохлившись, как больной канюк. Первый час он рыдал. Второй час он смеялся. Третий час он сидел тихо. В начале четвертого часа Билл-Трясучка ринулся вперед и плюхнулся на землю, как мешок сырого зерна. Сломал обе руки. По дороге в больницу объявил, что купит весь имеющийся дедушкин запас и всю будущую продукцию по двадцать долларов за пинту в обмен на исключительное право распространения. За несколько лет напиток стал культовым среди ценителей бессвязного забвения, а дедушка Джейк смог поддерживать их общий с Крохой счет на постоянной отметке в триста тысяч долларов.