Не ум.ru - Андрей Виноградов Страница 4

Не исключаю, что формально семейство «кукушачьих» наукой не предусмотрено. У нее, у науки, вообще недосмотры кругом. Однако кукушек, по моему личному опыту, в отечественных лесах пруд пруди. Рождаются же они как-то, кукуют опять же одинаково… Словом, признаки семейственности налицо. К посторонним семьям, опять же, с неприязнью относятся, птенцов из гнёзд выпихивают. Дополнительный аргумент!

Тут я и подумал: «Убить кукушку – скольких птенцов спасу?! И не накукует больше никому ничего, что тоже неплохо. Хотя какое нам дело до кукований в чужой адрес…» Вот только вера потребна. Вера в то, что дело благое. У меня сосед был в студенческом общежитии, я там какое-то время на нелегальном положении пробавлялся, поссорился со всеми домашними. Сосед верил, что если съесть перед экзаменом минимум пять цветков сирени с «пятилистником», то экзамен сдастся сам собой. И зачёт зачтётся. Он потреблял созвездия «пятилистников» с упорством профессионального «сиренепоедателя». Его несло, как с пургена. С учёбой случился настоящий каюк. Но ничто… ничто не могло смутить человека! Он целеустремлённо продолжал обгладывать сиреневые кусты. Потому что верил по-настоящему. И ведь помогло: сирень отцвела, промывание желудка выявило язву, мираж армии разметало осенними ветрами, а объятия истосковавшегося по молодой, свежей крови вечернего отделения согревали податливо и нежно.

Сейчас с верой совсем не просто, сплошь недоверие. С изрядной натяжкой в нем можно узреть «полуверу». Не путать с не имеющим женского рода предметом одежды и одноименной ассистенткой фокусника, позволяющей себя распиливать. Прочность «полуверы» оценивать бесполезно, бессмысленно. Как крепость чужой крови: какой дурак даст пробовать, если вы не вампир, не зав. терминалом в вечную жизнь? Наверное, это один и тот же персонаж… Не возвышать же церковников?! Те сами себя подсаживают – выше некуда. Досточно раз вкусить по ящику «Слово «пластыря».

Моя собственная вера сродни чёткам: я отделяю частицы ее по горошине круг за кругом и боюсь, что однажды лопнет нить и ссыплется все кому-нибудь под ноги. Хорошо, если мне. Последний шарик, что ненароком в пальцах останется – наперед знаю, – сам выброшу: зачем мне тревоги из прошлого? Или спрячу подальше, чтобы слиться с толпой.

Я и в требовательные-то времена нужной силой веры не обладал. Когда говорят «просрали страну!», ощущаю неуместный спазм…

– Ты сечёшь, мужик? Спазм! А ведь не «просрались страной!» говорят. Я ее вообще не ел! Даже не надкусил! Вот так бывает. Поизносилась моя вера. В разы стала тоньше недоверия.

Недоеденный, обойдённый вниманием сыр зачах окончательно и в сырной своей обиде упорно отстранялся краями от такой же ущербной тарелки.

Я испытывал схожие чувства к случайному собеседнику.

Краевед сначала придирчиво засомневался: как это мне, будучи прикреплённым к одной доске – «Сноуборд этот – одна же доска?» – удалось причинным местом врезаться в столбик?

Я замялся в поисках подручных средств, что позволили бы мне пусть в общих чертах воспроизвести акробатический этюд. Очень хотелось убедить узкоглазого скептика, воспроизвести драматическую встречу организма с препятствием. Штрихом. Намёком. Не до боли. Но Краевед сам, без всяких понуканий, вспомнил про посадку самолёта по глиссаде, изобразил на однажды поруганной салфетке какие-то хитрые графики и согласно кивнул, смирился. Я потянулся со стула, полагая встречу состоявшейся и завершенной, но был остановлен недоуменным взглядом, приправленным искренней горечью собутыльника, выпившего за мой тост и лишённого права произнести свой в ответ.

– Спина затекла, – выкрутился я так же неуклюже, как шевелился

– Это бывает, – приняли мои слова на веру. – Разомнись пока, а я чаю попрошу. И чего-нибудь покрепче заварки. Тебе не дадут, тебя здесь не знают, не местный.

«Наивный, прямо усраться, – подобрел я к собрату. – А то бы я тебе душу «на сухую» выплескивал».

Под чай с привилегиями для местных мне и ответили на мой сбивчивый сказ о том, чем чреваты зимние виды спорта и опрометчивое пренебрежение птичьим языком. Рассказанная Краеведом история оказалась куда менее прозаичной, чем моя.

Однажды к Краеведу прибилась лайка. К нему самому, к его дому и жизни, потому что выделить для собаки что-то одно из перечисленного не представлялось возможным. Звали собаку Чыычаах. Птичка, к слову сказать, если по-русски. Краевед трижды перевел кличку, назойливо привлекая мое внимание, и я так-таки уловил случайное совпадение с мой собственной историей. В селении, где жил Краевед, собаку все знали, потому что хозяином ее был тамошний шаман, возгордившийся своей шаманской искусностью и вознамерившийся потягаться умениями со столичными экстрасенсами. Там, пренебрежительно отвергнутый телезвёздами, он на спор – сугубо частный, к эфиру отношения не имевший, – взялся остановить поезд метро. Чтобы тот полпути не доехал до края платформы. Увы, у метрополитена бубен оказался покруче, как-никак целая Кольцевая. Смяло шамана. Так Чыычаах осиротела, но через несколько дней собачьего траура удивительным образом подыскала себе другого хозяина. Ясное дело, что ни в самом выборе, ни в его скоротечности не обошлось без шаманских заморочек: лайки – «У любой спроси!» – порода самая верная. Потому Краевед не стал киношно прикидываться поражённым, когда обнаружил, что понимает свою Чыычаах. Другому удивился – собака похвасталась, будто может проходить сквозь стены. И тут же предъявила Краеведу наглядное доказательство обретённого дара.

Больше всего Краеведа поразило отсутствие необходимости наскоро затыкать матрасом образовавшуюся в стене жилища дыру, та сама собой «затянулась» в мгновение ока. Иначе выстыл бы дом весь целиком вместе с хозяином: Север.

Дарование собаки пришлось Краеведу по душе. Необременительное, а кое в чем и полезное: пропала нужда выпускать Чыычаах для выгула «по нужде» (у собак, в отличие от людей, произвольная программа накрепко связана с обязательной). Но однажды случилось странное. Волшебство дало сбой. Во время прохождения сквозь бетонное ограждение платной парковки – «Захотелось собачке погонять кошек по углам, вот дура– то…» – Чыычаах застряла. Прямо во внешней стене. В области талии прихватило бедолагу. Битых четыре часа, пока не хватился хозяин, псина смущала редкую публику «вмонтированной» в стену задницей с повиливающим хвостом. Трудно сказать, что так радовало животное, на парковке царила тьма. Радость не оставила Чыычаах и под хваткими руками дорожных рабочих, нанятых встревоженным Краеведом для высвобождения животного. Работяги предпочли толкать Чыычаах внутрь парковки, а не тащить изнутри. Правильным пролетарским умом они предпочли зубам задницу, которая одобрила выбор спасателей игривым, под стать хвосту, вихлянием.

Странно, но никто из очевидцев, они же освободители животного из бетонного плена, не тронулся умом. «Не лёд, чтобы трогаться», – резюмировал Краевед, по-видимому, отточенной аналогией. Впрочем, отрицательные температуры в зиму «Собаки Полной Чудес» (историческое определение) достигали таких значений, что реакцию на происходящее заторможенных холодами людских организмов следовало ожидать не ближайшим летом, а через два на третье. Так и ожидали. Я же «вклинился» со своим приездом аккурат между вторым летом и третьим, так что главная партитура интриги все еще оставалась не сыгранной. Признаться, посули мне Краевед роль первой скрипки или даже дирижерский пульт в будущем оркестре – я бы не согласился остаться. Ненавижу заветренный сыр. Еще меньше я расположен к подогретому самогону, окрашенному для конспирации чайным пакетиком. Наверное, наши благодетели из пищеблока, потворствующие губительным пристрастиям местного населения, уверены, что почти все в этой чёртовой гостиничной столовке – потомственные идиоты, а граждане, по чистой случайности не вписавшиеся в эту общину, страдают хроническим насморком. Поэтому – почём уже еще?! – большинство вынужденных сотрапезников смотрят на нас с Краеведом с завистью, остальные же – с ненавистью.