Путешествуя с призраками. Вдохновляющая история любви и поиска себя - Шэннон Леони Фаулер Страница 39

Мы бродили между рядами, мои друзья разглядывали танки, обмениваясь замечаниями вроде «Ух ты!», «Какой мощный!» или «Страшный…» и «Ужасающий…». Мне было трудно увидеть какие-либо различия помимо раскраски. Но Анат, которая продолжала служить, и Талия с Ори, которые сравнительно недавно отслужили свой обязательный срок в армии, могли оценить то, что не способна была увидеть я.

Подле танка, стоящего на вершине водонапорной башни, была длинная белая каменная стена с именами всех военнослужащих, убитых со времен войны за независимость Израиля в 1948 году и по сей день. Имена группировались согласно различным сражениям, в которых они принимали участие и погибли. Там были тысячи имен: простые черные буквы иврита в колонках, одна за другой.

Мы шли вдоль этой стены справа налево, и когда стали приближаться к недавним спискам, Анат, Талия и Ори начали находить в них фамилии своих знакомых. Они перестали разговаривать и прикладывали ладони к стене, проводя пальцами по буквам имен павших друзей, собратьев-солдат и бывших бойфрендов.

В прохладе музея, у Врат мужества, благодаря черно-белым фотографиям улыбающихся молодых мужчин и женщин имена обретали лица. Двадцать четыре часа в сутки фотографии проецировались на темную стену; каждую сопровождали только имя, возраст и дата гибели.

Башня в старой крепости была превращена в Башню слез. Стены внутри были отделаны броней с поврежденных и взорванных танков, спаянные листы проржавели и были изранены отверстиями от пуль. Вода стекала по этим стенам и собиралась в бассейне под стеклянным полом у основания. Я настолько привыкла в одиночку бродить по музеям в Восточной Европе, что теперь было почти дико делить это переживание с людьми, которых я знала. Еще непривычнее было то, что каждый из них понимал, каково это – внезапно кого-то потерять.

Мы вчетвером стояли вместе в этой башне, безмолвные и неподвижные, а капли сбегали по искореженной стали стен. Мы думали о разных людях, которых любили и которые умерли слишком молодыми.

У меня с собой тоже были фотографии. Анат и Талия провели не один час с телом Шона в ту ночь на острове Пханган – на пляже, в клинике и в храме. Но они никогда не видели его живым. Они хотели иметь возможность увидеть, как он выглядел до того, как умер. И поэтому попросили привезти фотографии Шона в Израиль.

Шон во дворе перед домом моих родителей в Калифорнии, в своей любимой рубашке на пуговицах в голубую клетку и очках в проволочной оправе. На лице расплывается легкая улыбка, на щеках ямочки, рука обвивает мою талию; я прислоняюсь к нему, смеясь.

Мы вдвоем валяемся на гостиничной кровати в марокканском Фесе. Голова Шона запрокинута, и он хохочет так самозабвенно, что его глаза крепко зажмурены. Моя голова лежит у него на груди, и я хихикаю, уткнувшись ему в шею.

Шон сидит на веслах в маленькой деревянной лодочке, правя к острову Блед в Словении. Его глаза скрыты за темными очками, на нем одна из футболок, ставшая из белой голубой в результате несчастья в прачечной с участием пары темно-синих носков. Остальное белье постепенно вылиняло до почти белого, светлея с каждой стиркой, но пока его футболка имеет тот же оттенок голубого, что и небо, которое простирается в отдалении за его спиной.

Показывать девушкам эти фотографии, говорить о Шоне и о той ночи в Таиланде с людьми, которые были там, – какое утешение!

Ори тоже был на Пхангане в августе. Талия познакомилась с ним на острове, их флирт только-только начинался, когда умер Шон. И как-то раз в баре в Тель-Авиве девушки организовали мне встречу с Амитом, тем худощавым израильтянином с козлиной бородкой, который помогал проводить реанимацию на пляже Хадрин Нок, а потом ездил вместе с нами в грузовике в клинику.

На Пхангане мы с Амитом так и не познакомились, но спустя три с лишним месяца я мгновенно узнала его темно-карие глаза. Он сидел в задней части бара, рядом с ним на стуле лежал потертый гитарный кофр, а его длинные пальцы сжимали бокал с пивом. Я пыталась сфокусироваться на чертах его лица, когда он говорил со мной, но единственное, что стояло у меня перед глазами, – тот момент, когда он отвернулся, когда я делала Шону искусственное дыхание рот в рот в кузове грузовика.

Ори написал рассказ о смерти Шона, а Амит сочинил песню; и то, и другое было на иврите. Амит в тот вечер в Тель-Авиве спел мне свою песню, но я не смогла понять ни слова.

Анат и Талия продолжали задавать мне вопросы. Как и в Таиланде, они просили рассказывать о Шоне и о нашей совместной жизни. Они слушали, когда я хотела поговорить о нем, – о том, как он рванул вверх по лестнице в хостеле в Барселоне, о том, как мы с рюкзаками путешествовали по всей Европе, пели караоке и взбирались на священные горы в Китае. Девушки не отводили глаз и не меняли тему разговора, когда я плакала; им не становилось неуютно, когда я молчала.

После того как Шона внесли в кузов грузовика на пляже, после того как я забралась внутрь и держала его голову на коленях и пыталась дышать за него, Анат и Талия шли за нами пешком в клинику. Они оставались рядом со мной и там, и в храме, и в полицейском участке.

Я не сознавала, что они следовали правилам. В Израиле есть правила, как избежать смерти, но есть и правила ее принятия. Хотя я не могла похоронить Шона до тех пор, пока не привезла его тело самолетом в Мельбурн, девушки обращались со мной так, словно я сидела шиву.

Впоследствии я искала информацию о традициях траура в иудаизме и узнала, что шива – это ритуальный период глубокого траура. Тот, кто потерял родителя, ребенка, сестру, брата или супруга, сидит шиву в течение семи дней. Во время похорон скорбящие разрывают одежду, покрывающую их сердце. После этого они проводят вместе неделю, обычно в доме покойного, сидя на низких скамеечках или на полу, и принимают посетителей с соболезнованиями. Гости ждут, пока скорбящие заговорят первыми, приносят с собой еду и приходят помянуть усопшего.

На Пхангане Анат и Талия следовали правилам посещения в период шивы. Никаких приветствий. Девушки позволяли мне самой начинать разговоры или молчать, если я предпочитала безмолвствовать. Они старались говорить о Шоне, называть его по имени и произносить его имя как можно чаще. Но они ни разу не изрекли никаких клише или банальностей. Они приносили мне еду, напоминали мне, что надо продолжать есть и пить. И всячески старались не оставлять меня одну.

Они ни разу не разговаривали со мной до той ночи на пляже. Лишь намного позднее я узнала, что они даже поменяли билеты, чтобы остаться на острове до тех пор, пока я не получу разрешение уехать и забрать тело Шона. Эти девушки могли бы с легкостью уйти от трагедии, которая не была их собственной. Но они, не сказав мне ни слова, поменяли свои авиабилеты и изменили все планы, вместо того чтобы покинуть меня.

В Израиле я спала на запасном матраце на полу в комнате Талии. Я по-прежнему мучилась бессонницей и кошмарами и бо́льшую часть ночей просыпалась в кромешной тьме, липкая и мокрая от пота. Вероятно, мое тело никак не могло приспособиться к тамошней жаре, но по утрам я всегда чувствовала себя достаточно комфортно. Талия, спавшая в другом конце комнаты, тоже просыпалась, и мы слушали новости и пытались понять, куда можно отправиться в этот день без риска для жизни.