Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками Страница 39

– Тридцать, – ответил я.

Он кивнул, сделал глоток чая. Интересно, что он подумал, узнав, сколько мне лет?

– Какое у вас тихое место, – проговорил Мамия-сан, чтобы сменить тему.

Я рассказал, как почти задаром снял дом у дяди, добавив, что если бы не это, мы с нашими доходами не могли бы себе позволить и вполовину меньшее жилье. Кивая, гость осторожно, боясь показаться нескромным, оглядел нашу обитель. Я тоже осмотрелся. «Оглянись вокруг», – послышался мне голос той женщины. Снова бросив взгляд вокруг себя, я почувствовал, будто воздух наполняется каким-то холодом и безучастием.

– В этот раз я пробыл в Токио пару недель, – сказал лейтенант Мамия, – и вы последний, кому мне нужно оставить память о Хонде-сан. Теперь я могу спокойно возвращаться в Хиросиму.

– Мне хотелось бы побывать дома у Хонды-сан и хотя бы поставить свечи.

– Это очень благородно с вашей стороны, но Хонда-сан родом с Хоккайдо, из Асахикавы [34], и его могила там. Родственники приезжали, чтобы разобрать вещи у него в доме в Мэгуро, и уже вернулись к себе.

– Вот как? Выходит, у Хонды-сан была семья, а он жил в Токио один?

– Совершенно верно. Его сын, он живет в Асахикаве, очень беспокоился из-за этого, да и люди могли бог знает что подумать. Вроде бы он звал старика переехать к нему, но тот все отказывался.

– У него есть сын? – Слова Мамия меня удивили. Я почему-то думал, что Хонда-сан остался совсем один. – А его жена? Она еще раньше умерла?

– Тут довольно запутанная история. Его жена вскоре после войны связалась с другим мужчиной, и они вместе покончили жизнь самоубийством. Когда же это было? Году в пятидесятом или пятьдесят первом. Подробностей я не знаю. Хонда-сан об этом не распространялся, а мне было неловко спрашивать.

Я кивнул.

– После этого он один растил детей – сына и дочку, а когда у них началась своя жизнь, перебрался в Токио и, как вам известно, занялся прорицательством.

– А в Асахикаве чем он занимался?

– У них на пару с братом была типография.

Я попробовал представить Хонду-сан в комбинезоне у типографского станка за проверкой каких-нибудь пробных оттисков, однако мне он запомнился немного неряшливым стариком в грязноватом кимоно с поясом, который больше подходит для ночного халата. Старик и летом, и зимой сидел за котацу и перебирал палочки для гадания.

Тем временем лейтенант Мамия ловко развязал фуросики [35] и достал какой-то предмет, по форме напоминавший небольшую коробку со сладостями. Он был завернут в грубую оберточную бумагу и несколько раз туго перевязан шнурком. Мамия положил сверток на стол и подвинул ко мне.

– Это та самая вещь, которую Хонда-сан просил передать вам на память.

Я взял сверток в руки. Он почти ничего не весил, а о содержимом можно было только догадываться.

– Можно посмотреть, что там?

Лейтенант Мамия покачал головой:

– Извините, но Хонда-сан просил, чтобы вы развернули сверток, когда будете один.

Я кивнул и положил подарок Хонды-сан на стол.

– По правде говоря, – продолжал Мамия, – я получил от него письмо всего за день до его смерти. Он писал, что, наверное, скоро умрет. «Смерти я совсем не боюсь. Такова воля неба, и остается только ей подчиниться. Не выполнено, правда, одно дело. В шкафу у меня дома лежат кое-какие вещи, которые я думал оставить разным людям. Но, похоже, самому мне с этим уже не справиться. Поэтому хочу попросить тебя раздать их; список я составил на отдельном листе. Прекрасно понимаю, какое это нахальство с моей стороны, но это моя последняя просьба перед смертью, и надеюсь, ты мне в ней не откажешь». Надо сказать, письмо Хонды-сан было для меня большой неожиданностью – наша переписка оборвалась несколько лет назад – наверное, уже шесть-семь… Я тут же написал ему ответ, но почта прислала мое письмо обратно с извещением от его сына, что Хонда-сан скончался.

Он отхлебнул чай из чашки.

– Хонда-сан знал, когда умрет. Должно быть, он достиг такого состояния духа, какого мне, например, никогда не добиться. Вы правильно написали в своей открытке: в нем было нечто, глубоко трогавшее других людей. Я почувствовал это еще весной 38-го, когда встретился с ним в первый раз.

– Вы были с ним в одной части у Номонхана?

– Нет-нет, – отвечал Мамия, покусывая губы. – Мы служили в разных частях, даже в разных дивизиях. Судьба свела нас как раз перед Номонханом, мы вместе участвовали в одной небольшой операции. Потом капрала Хонду ранили у Номонхана и отправили обратно в Японию. А я у Номонхана не был. Вот… – Лейтенант Мамия приподнял левую руку в перчатке. – Потерял руку в августе 45-го во время наступления Советской армии. Мы отбивали танковую атаку, и мне в плечо попала пуля из станкового пулемета. Я потерял сознание, и советский танк раздавил мне руку гусеницей. Попал в плен, меня лечили в госпитале в Чите, а потом отправили в Сибирь, в лагерь, где я просидел до 1949 года. Как отправили меня в 37-м в Маньчжурию, так я и провел на материке двенадцать лет, ни разу не ступив на японскую землю. Родственники решили, что я погиб в боях с русскими, устроили мне могилу на нашем кладбище. До отъезда из Японии мы вроде бы объяснились с одной девушкой, а когда я вернулся, она уже была замужем за другим. Что ж поделаешь? Двенадцать лет прошло. Это большой срок.

Я кивнул.

– Извините меня, Окада-сан, – сказал он. – Молодому человеку, как вы, наверное, скучно слушать разговоры о прошлом. Но мне хочется сказать еще одну вещь: мы в те годы были самыми обычными парнями – такими же, как вы. Я собирался стать учителем и никогда не думал служить в армии. Но после университета меня сразу призвали, не спрашивая моего мнения, направили на офицерские курсы, и дело кончилось тем, что я на все эти годы засел на чужбине. И моя жизнь стала похожа на сон.

Проговорив это, лейтенант Мамия умолк.

– Не могли бы вы рассказать, как познакомились с Хондой-сан? – поинтересовался я после некоторой паузы. Мне в самом деле хотелось знать, что он был за человек раньше, до нашей с ним встречи.

Мой гость размышлял о чем-то, спокойно положив руки на колени. Он не выглядел растерянным, просто задумался.

– Боюсь, это будет длинная история.

– Ничего-ничего, – сказал я.

– Об этом я никогда никому не рассказывал. И Хонда-сан, уверен, тоже. Дело в том, что мы с ним… решили молчать. Но Хонда-сан умер. Остался я один. Так что если и расскажу вам, это уже никому не повредит.

И лейтенант Мамия начал свой рассказ.