Зачем жить, если завтра умирать - Иван Зорин Страница 39

- Куда его? - спросил я в приёмном отделении.

- В реанимацию. А что произошло?

Я рассказал. Антона увезли на каталке. Меня попросили задержаться.

- Вы родственник? - вскоре подошла медсестра, протягивая мне свёрток. - Заберите вещи.

Я взял не глядя. Она тут же развернулась. Но я остановил её за руку.

- Что с ним будет?

- Все вопросы завтра. Позвоните.

Записав номер телефона, я вышел в ночь. Было холодно. Зажав сверток подмышкой, я закурил. Потом нашел в мобильном Антона его жену, отправил эсэмэску: "Антон в реанимации. Его избили". И дал адрес больницы. Остаток ночи я провёл за бутылкой, уставившись в окно. "Это случайность или закономерность? - стучало у меня в висках. - Случайность или закономерность?" А если закономерность, то чем мы помешали? Тем, что не похожи на остальных? Что рассказывали друг другу сказочные истории? Делились несбыточными мечтами? Я ломал голову, пока рассвет не резанул по глазам. Только что я звонил в больницу. Сказали, что состояние Антона среднетяжёлое. Странная формулировка. Я переспросил, что ему грозит. Возможно, все обойдётся, а возможно, дело закончится инвалидностью. Я готовлюсь к худшему".

Мезряков протянул руку к мыши, но прежде, чем ею щёлкнуть, добавил:

"Таким было недолгое счастье Владислава Мезрякова".

Оксана Богуш узнала о случившемся от жены Лецке.

- Ну вот, доигрались, я знала, что этим кончится, - трещала та по телефону, прикрывая смущение. - Он был у меня накануне, я предлагала ему вернуться, но - нет. Теперь пусть сами и расхлёбывают!

Оксане Богуш сделалось страшно. Она была набожна и чувствовала, что совершила нечто ужасное.

- И зачем я вам поддалась, - тихо произнесла она. - Это проклятое заявление.

- Ну нет, милочка, не надо искать виноватого, - рассмеялась жена Лецке. - Идея была ваша.

Оксана Богуш повесила трубку. Жена Лецке тут же перезвонила.

- Да успокойтесь же, не казните себя, мы обе хотели как лучше. В конце концов, произошёл несчастный случай.

Оксана Богуш расплакалась.

- Когда навестите его, передайте, что я раскаиваюсь.

- Хорошо. Но он пока без сознания.

Когда закон не действует, остается взывать к совести. Поэтому на Руси о ней так любят говорить.

В Москве умеют футболить, отправляя по инстанциям. Проситель превращается в теннисный мячик, по которому лупят все, кому не лень. Но Мезряков знал московские порядки и в полицейском отделении сразу пошёл к начальнику. Седеющий полковник сидел за безвкусным казённым столом под накренившимся портретом президента. В стакане с авторучками торчала чёрно-оранжевая лента. Под люстрой вились мухи. Оторвавшись от бумаг, полковник поднял глаза. Мезряков представился, выложив на стол исписанный лист.

- Заявление от потерпевшего? - не читая, спросил полковник. У него оказался отрывистый, лающий голос.

- Он в коме. От меня.

- Вы родственник?

Мезряков уловил насмешку и понял, что полковник в курсе произошедшего.

- Я его сожитель, и вам это хорошо известно. Вы собираетесь возбуждать дело?

Полковник пробежал глазами заявление.

- Чудовищный случай! Я слышал. У вашего сожителя был пистолет. А разрешение на хранение?

Для Мезрякова это была неожиданность. Никакого оружия рядом с Лецке он не обнаружил.

- Это семейная реликвия, - нашёлся он. - Память об отце.

- Под стеклом. Она должна быть под стеклом. В ход её не пускают.

В Мезрякове закипала злость.

- Так вы будете возбуждать дело?

- О незаконном хранении оружия?

- Нет, по факту избиения.

- Тут нужно заявление родственника.

- Но я свидетель.

- Вы видели, кто бил?

Мезряков понял, что полковнику известны детали. Он, как улитка, прятался за формальностями. Мезряков сбавил тон.

- Хорошо, давайте начистоту. Мой друг, вероятно, останется инвалидом. Вы хотите оставить это безнаказанным?

Полковник вздохнул. Казалось, он перестал притворяться. Или это был следующий эшелон обороны?

- Конечно, вина есть. Но это как посмотреть. С их стороны была самооборона. Зачем вашему другу было размахивать стволом?

- Но его оскорбили!

Мезряков чувствовал, что ведёт себя глупо, и от этого разозлился ещё больше. А полковник стал сама любезность.

- Э, мало нас оскорбляют? Даже полицейских. А теперь представьте. Я привлекаю подростков, а они предъявляют пистолет. Терять-то им нечего. И чем это обернётся для вашего друга?

Мезряков обратил внимание, что он назвал Лецке "другом", а не сожителем. Похоже, началась игра в доброго полицейского.

- И что вы предлагаете? Замять?

Полковник пожал плечами.

- Ну зачем так. Паритетное начало. Вы забираете заявление, я возвращаю пистолет. Думаю, будет справедливо. И в ваших интересах.

Мезряков не шевелился. Полковник уткнулся в бумаги, давая понять, что аудиенция окончена. Мезряков не шевелился.

- Но согласитесь, ваш друг сам нарвался, - не выдержал полковник. - Кто же ночью гуляет? Да ещё один? Мы к каждому охрану не приставим, людей и так мало.

- В общем, не выходи из комнаты, не совершай ошибку.

- Да уж, на улице, чай, не Франция, - неожиданно продолжил полковник. - Но это написал еврейский поэт.

Мезряков удивился, что полицейский знает Бродского.

- И что?

- Евреи везде в изоляции. В самоизоляции. Уже тысячи лет. Народ в народах. Я восхищён.

Да, это была игра. На Мезрякова смотрели тусклые глаза, существовавшие, как и рот, отдельно от лица. Он понял, что ничего не добьётся.

- Это не ваши глаза, где вы их взяли?

- Что?!

Рот полковника вдруг перестал быть сам по себе.

Мезряков молча поднялся и, разорвав заявление, сунул обрывки в карман.

На улице его охватило жгучее желание отомстить. Но кому? Москва безлика и неуловима. Она везде и нигде. Прошёл дождь, Мезряков шлепал по лужам, прокручивая в голове разговор с полковником. "С меня довольно! - думал он. - Справедливость, закон... У нас это абстрактные категории! Их всегда наполняли, чем хотели". Оступившись, он зачерпнул ботинком грязную жижу, и человечество опять вдруг представилось ему колонией страдающих бактерий, оккупировавших земной шар, биомассой, из которой вырывают куски, уничтожая целые её пласты, а она опять восстанавливается, как дрожжи. Это и есть основной закон, это и есть высшая справедливость!