Точка Омега - Евгений Шкловский Страница 39

Играл он уже довольно хорошо, это бесспорно. Настолько хорошо, что зря уже не подставлялся, не путал фигуры и знал все гамбиты. Он знал, что нужно выдвигать сначала легкие фигуры, что ферзь – самая сильная фигура и что неплохо вовремя сделать рокировку. Конечно, время от времени он начинал проказничать – перед партией, пряча в маленьких кулачках крупные деревянные фигуры, которые все равно проглядывали сквозь маленькие пальцы, предлагал деду закрыть глаза и спрашивал: «В какой руке?» Дед отвечал. И всякий раз, однако, деду выпадало играть черными, а на лице малыша сияла довольная лукавая улыбка.

Впрочем, на это дед не реагировал, делая вид, что не замечает никакой уловки.

Играя с малышом, он всякий раз прощал тому ошибки или подсказывал, какой ход лучше сделать. Ему нравилось, что малыш так сосредоточенно думает, не отвлекается и не валяет дурака. Иногда тот, как взрослый, упирался локтями в стол, сжимал ладонями голову и надолго задумывался. Такая малявка, и тем не менее все так всерьез.

Понятно, что шахматы – игра, но все-таки не просто игра, а нечто большее. Не каждому дано почувствовать, а малыш, кажется, проникся – нравилось ему погружаться в этот мир.

Когда они садились с дедом за шахматную доску, все старались разговаривать потише или совсем замолкали, чтобы не мешать, только время от времени подходили и застывали рядом – следили за ходом партии. Могли, кстати, и подсказать, хотя дед этого не одобрял: пусть сам соображает, подсказки только сбивают.

Это, впрочем, относилось только к другим, ему же позволялось. Всем известно: дед – гроссмейстер, гросс – большой, мейстер – мастер, так объясняли малышу, на что он только моргал длинными ресницами. Но авторитет деда признавался безоговорочно, с дедом вообще никто почти никогда не спорил.

Он и выглядел как патриарх – высокий, ширококостный, большой лоб в нимбе пушистых седых волос. В парадном темно-синем костюме, в белой рубашке и галстуке (а именно так он одевался перед визитом к детям), дед был величествен, так что другие рядом с ним казались какими-то мелкотравчатыми. Уважение он принимал как должное, а если чувствовал, что в каком-то вопросе – житейско-бытовом или социально-политическом – намечается несогласие, то замолкал, и его молчание было куда внушительней любого слова.

Дед учил малыша играть в шахматы, как когда-то учил собственных детей. Казалось бы, тут даже и стараться особенно не нужно – просто почаще практиковаться, постепенно и умение придет. Однако дед считал, что если относиться к шахматам легкомысленно, то ни за что не научишься, верней, не научишься играть по-настоящему. Шахматы – сложная, серьезная игра, очень древняя, игра интеллектуальная, произносил он с усмешкой, немного растягивая это и без того длинное, как шланг, слово, тут столько возможных комбинаций и хитростей, что нелишне и в книгу заглянуть, и советы эксперта послушать.

Трудно сказать, был ли дед таким уж большим знатоком, но в книжки он действительно заглядывал, у него их было штук пять или шесть, со всякими комбинациями, задачами, примерами знаменитых партий…

Правда, иногда малыш неожиданно начинал артачиться и не желал следовать совету деда. «Нет, – говорил он, – я хочу пойти вот так…» – и опрометчиво ставил фигуру в заведомо проигрышную позицию, тем самым давая деду себя обыграть.

Наверняка это бы произошло и в любом случае, но так все заканчивалось гораздо быстрей. Подсказывая ему, дед как бы играл с самим собой, и потому партия растягивалась во времени. Малыш же, естественно, уставал и в какой-то момент готов был на любой демарш, лишь бы не сидеть истуканом над доской, пытаясь просчитать партию на пять ходов вперед.

Случалось, дед вдруг начинал горячиться. «Как это не хочу! – вспыхивал он. – Как это не хочу! Ходи, как сказали (имелось в виду, как он сказал)!» – и тут малышу ничего не оставалось делать, как подчиниться, он испуганно передвигал фигуру на указанное дедовским узловатым крепким пальцем место.

«Ишь какой – не хочу!» – возмущался дед, словно забыв, что перед ним совсем маленький человечек, который и вообще странно смотрится за шахматной доской.

Разумеется, малыш постоянно проигрывал, хотя с завидным упорством просил деда сыграть с ним. Тот почти никогда не отказывался, рассматривая эти поединки как своего рода шахматную школу для малыша. Собственно, так и было, он обстоятельно растолковывал малышу не только общие принципы стратегии и тактики, но и смысл каждого хода.

Иногда он увлекался игрой, и тогда малыш двигал фигуры без всяких подсказок, заставляя деда глубоко задумываться. «Ну молодец, – спохватывался тот в какой-то миг, – чуть не загнал меня в угол», – и все сбегались посмотреть, что там у них происходит.

А мальчуган гордо посматривал на окружающих и довольно улыбался. Его хвалили, подбадривали, однако никто не сомневался, чем закончится партия. Деду не было равных не только в семье, но и во всей округе. Поговаривали, в свое время он даже занимал призовые места на городском чемпионате. Дед, впрочем, про это никогда не рассказывал, то ли из скромности, то ли не придавал особого значения.

Впрочем, шахмат он не оставлял, продолжая решать задачи из книг и забавляясь с малышом. С другими он почему-то играл крайне редко, да и желающих помериться с ним силами не находилось, все заранее знали, что ничего им не светит.

Кто-то однажды признался: играешь с ним, и кажется, что на тебя наехал поезд. Или трамвай. Или бульдозер. Почему бульдозер? Да потому, что как-то так получалось, что фигуры деда всякий раз неудержимо теснили, зажимали и громили соперника. Причем происходило это с такой железной неотвратимостью и методичностью. И после партии оставалось ощущение не просто проигрыша, а какой-то даже подавленности – ну точно бульдозер раскатал.