Гинекологическая проза - Анна Бялко Страница 39

Рождение ребенка – большое радостное событие. По этому поводу все родственники и друзья (а семьи на Востоке немалые) считают своим долгом навестить роженицу в больнице. Теперь, если учесть, что палата – на восемь человек, и вокруг каждой постели толпятся родные и близкие, включая детей и стариков, можно вообразить себе всю красоту картины.

На фоне впечатлений от увиденного Машины мечты о родах за границей как-то поблекли, а палата на четырех человек в московском роддоме, куда не пускают никаких близких, стала казаться ей просто чудом асептики и антисептики.

Будучи женщиной решительной, Маша вывод из всего произошедшего сделала единственный – рожать здесь она не будет, а поедет домой, причем чем скорей, тем лучше.

На то, чтобы убедить Сашу в правильности своего решения (несмотря ни на что, он был принципиально против разделения семьи), заказать билеты, собраться и все такое, ушло недели две. К концу первой недели токсикоз начал понемногу отвоевывать оставленные позиции, и о грядущем полете Маша думала с легким ужасом.

За два дня до отлета Маша проснулась среди ночи. Внутри нее что-то легонько трепетало, очень нежно, словно маленькая птичка в ладони. Биение было мимолетно, трепыхнулось – и замерло. По срокам ребенок имел право на первое шевеление, и Маша разбудила Сашу. «Слушай, – велела она ему. – Вроде бы зашевелился». Сонный Саша прижался ухом к животу, ничего не расслышал и снова заснул. Ребенок, судя по всему, тоже и больше никаких признаков жизни пока не проявлял.

Накануне вылета ее снова рвало по десять раз в день, и в самолет она предусмотрительно набрала с собой огромное количество пластиковых пакетов. Но они не понадобились. За всю дорогу Машу вырвало единственный раз – уже по приземлении, в аэропорту Шереметьево, и на этом токсикоз кончился, как отрезало.

Уже потом врач в женской консультации объяснила Маше, что токсикоз такой силы был, скорее всего, проявлением акклиматизации, незаметной для здорового человека. С этим оставалось только согласиться, тем более, что в глубине души Маша всегда считала беременность тяжелой болезнью.

Итак, Маша с пузом и сыном Коленькой стали жить после долгого перерыва в своей московской квартире. Квартира осталась Маше от бабушки как раз незадолго до Колиного рождения, в глазах всех знакомых став еще одним свидетельством невероятной Машкиной везучести: еще двадцати лет нету, а уже отдельная квартира.

Коля пошел в школу, и Маша наконец вздохнула с облегчением – не надо было больше отвечать за детское образование. Выяснилось кстати, что образован ребенок был ничуть не хуже регулярно учившихся сверстников (Маша страшно собой гордилась).

Стоял конец марта, но было холодно и полно снега. Маша, не видевшая нормальной зимы уже несколько лет, с удовольствием гуляла по утрам в небольшом скверике около дома, покупала себе в огромном количестве газеты и книжки на родном языке и наслаждалась звучавшей повсюду русской речью. Ей, после перерыва оказавшейся снова дома, нравилась даже привычная ругань продавцов в магазинах, тем более что продукты перестали быть дефицитом, покупка еды не была больше борьбой за выживание, были бы только деньги. Деньги были, даже на треть Сашкиной зарплаты в Москве можно было жить, ни в чем себе не отказывая.

Вообще в Москве Маше нравилось. Тут были родители, масса знакомых и друзей, по всем она успела соскучиться. Колька был пристроен – когда не в школе, то ездил по бабушкам, поэтому проблемы свободного времени не возникало. Чувствовала она себя прекрасно, как и не лежала в лежку четыре месяца. Наоборот, была настолько бодрой, что тихое домашнее существование казалось ей тесно, и Маша стала искать, куда бы направить энергию.

Вопрос – о, вечное везение – решился неожиданно быстро и сам собой. Среди многих визитов Маша зашла навестить свою бывшую работу, где была встречена с распростертыми объятьями. Ей там не только по-человечески обрадовались, но вдруг предложили поработать – издательство стало частным предприятием, заказов было полно, а Маша по старой памяти считалась хорошим редактором. Но, несмотря на заманчивость предложения, ходить каждый день в офис показалось ей утомительным, и Маша ограничилась надомной вычиткой и правкой подстрочников. За это платили деньги, правда, очень небольшие, на жизнь их количество никак не влияло, просто было ужасно приятно наконец снова почувствовать себя полноправным членом общества, приносящим в дом получку.

Словом, жизнь была прекрасна и удивительна. Омрачало ее только отсутствие мужа. Маша, уезжая вопреки Сашиным уговорам, где-то в глубине души даже немного радовалась предстоящей разлуке, полагая, что будет только полезно, если Сашка немного отдохнет от вида полудохлой жены, да и вообще она не представляла себе, что ей будет так его не хватать. Не то чтобы они никогда не расставались за прошедшие годы, периодически то Саша ездил в короткие командировки, то Маша выбиралась с Колькой в Москву навестить родителей на месяц-другой, но эти разлуки были легкими, только украшающими семейное бытие.

Сейчас все было по-другому. То ли из-за того, что Сашка ухаживал за ней все последние месяцы, как за малым ребенком, то ли беременность сказывалась таким неожиданным образом, но Маша жутко скучала по мужу. Иногда, особенно вечерами, когда сын засыпал у себя в комнате и Маша оставалась сама с собой, просто плакать хотелось от одиночества, так было себя жалко, беременную, неприкаянную. Днем такое тоже иногда бывало, когда, например, Маша останавливалась перемолвиться словом с бабушками у подъезда. Бабушки Машу прекрасно знали, как знали всех, живущих по соседству, знали и Сашу и Колю, но все равно, при виде них Маше безотчетно хотелось втянуть живот, спрятать его от любопытных глаз и сочувственных шепотков. Почему-то было стыдно ходить беременной без мужа, глупо, иррационально, муж-то имелся, но тем не менее. Маша вдыхала, убирая пузо поглубже, расправляла куртку попросторнее. Поскольку ходила она в основном в брюках (нечеловеческое счастье, да здравствует западная цивилизация – брюки для беременных!), то можно было тешить себя надеждой, что на посторонний взгляд ты кажешься просто в меру упитанной, но при этом симпатичной дамой. Все равно ужасно хотелось, чтобы Сашка оказался рядом, чтобы пройти с ним мимо бабушек гордо, под руку, пузом вперед. Но днем ладно, от бабушек можно уйти, а вот вечерами…

Маша не выдерживала, брала телефон, набирала длинный-длинный международный код и их домашний номер, дожидалась, пока Сашка на том конце снимет трубку (два доллара минута разговора), и быстро опускала свою. Муж понимал, в чем дело и перезванивал. С той стороны звонки были дешевле. Маша плакалась, Саша утешал, говорил, что и сам безумно скучает. Маша так живо представляла его, одинокого, в этой чужой полупустой квартире, ей становилось жалко уже его, в общем, слезы. Ребенок в животе начинал брыкаться, как ненормальный, чтоб перестали рыдать, унять его потом было невозможно.

До сих пор Маша не знала, кто живет у нее внутри, мальчик или девочка, на ультразвуке вредное дитя лежало так, что с определенностью сказать было нельзя. Очень хотелось дочку, тем более, что сын уже был. Саша тоже предпочитал девочку, а Колька упорно требовал брата. Точно Маша знала только одно – кто бы оно ни было, зловредностью характера отличается исключительной. Отказавшись шевелиться при Саше, чтобы отец хоть послушал, дитя начало проявлять двигательную активность немедленно по отрыве самолета от земли и больше уже не давало забыть о себе надолго, напоминая о себе то так, то эдак.