Айза - Альберто Васкес-Фигероа Страница 39

Это была беспокойная ночь.

Яакабо́ [50]несколько часов подряд выкрикивала свое зловещее «яа-акабо!», «все кончено!»: в саванне это почти всегда служило предсказанием чего-то мрачного. Проклятая птица умолкла только тогда, когда возле реки начал рычать тигр, призывающий самку. Он взревел так яростно, что, по-видимому, спугнул дух Абигайля Баэса, явившегося вновь, чтобы в очередной раз посетовать на то, что в семье не осталось настоящего мужчины, способного вытащить из кровати Айзу Пердомо, увезти ее на крупе коня вглубь льяно и вместе с ней стать зачинателем нового славного рода.

«Твой сын, в жилах которого текла бы кровь Баэсов, создал бы в этих краях империю, стал бы вождем Арауки и спасителем этих племен, обреченных на неминуемое исчезновение. Твой сын — и Баэсов — прославился бы, как сам Боливар».

Слушая его, Айза даже представила себе, как она вынашивает в своем чреве сына Баэсов, и позже, сидя под пара-гуатаном на берегу реки и любуясь, как и каждый день, великолепной картиной рассвета в льяно, она с удовольствием перебирала в памяти слова покойника, стараясь представить себе, что значит принести в мир человека, предназначенного к грандиозным деяниям.

Никогда, сколько она помнила, за всю историю Лансароте не было случая, чтобы мальчик унаследовал Дар, им обладали исключительно женщины; но, может быть, здесь, в такой дали от острова, это случится, и впервые мужчина будет «приманивать рыб, усмирять зверей, приносить облегчение страждущим и утешать мертвых», а научившись использовать эти способности во благо, превратится, как уверял дон Абигайль, в вождя и спасителя обездоленных.

Айза никогда не могла понять, почему природа понапрасну тратила на нее некоторые чудеса, от которых ей, Айзе, одни только терзания и беды. И хотя ей очень хотелось раз и навсегда отделаться от некоторых способностей, о которых она и не просила, иногда она размышляла о том, нельзя ли передать их кому-то другому, тому, кто сумел бы направить их в нужное русло, ведь она-то с их помощью только сеяла вокруг себя хаос.

Она была слишком молода, чтобы нести груз ответственности за столько смертей и несчастий, которые она принесла семье, и порой она спрашивала себя, неужели это будет таким уж ударом и несправедливостью, если однажды ее способности исчезнут, оставив после себя лишь память о боли.

Какой страшный грех совершила та далекая прабабка, которая впервые получила, бог знает от кого, тяжкий груз неуправляемого Дара? Была ли это, как гласило предание, волшебница Армида: будто бы она была наказана за то, что соблазнила с помощью колдовских чар рыцаря Рейнальдо и тем самым на несколько лет — все то время, пока он был влюблен, — отвлекла его от поисков Святого Грааля, для которых его избрал Господь? Была ли Айза последним потомком рода, ведущего начало от той проклятой любви, и поэтому в ней соединились вместе красота Рейнальдо и магические способности Армиды?

Это была запутанная история, которую попытался ей рассказать во время одного из визитов призрак Флориды — той самой, что читала будущее по внутренностям акул. Впрочем, как известно, Флорида даже при жизни частенько ошибалась, а Аурелия, самый уравновешенный и умный человек из всех, кого знала Айза, и вдобавок любившая ее больше, чем кто бы то ни было, настаивала на том, что не следует принимать никаких досужих объяснений, когда ей пытаются втолковать что-то о ней самой и некоторых ее способностях, которые надо рассматривать лишь как естественное следствие повышенной чувствительности.

Однако девушка понимала, что никакой избыток чувствительности не объясняет, почему столько мертвецов, зачастую незнакомых, ищут у нее утешения или почему их предсказания нередко сбываются. После таких ночей, как эта, когда покойники общались с ней запросто — не то что живые, — воображение невольно разыгрывалось, пытаясь отыскать более убедительное объяснение, чем материнское.

Обычно после этого Айза неожиданно возвращалась к действительности, пугалась сама себя и, как правило, замыкалась, погрузившись в молчание, которое было ее раковиной. Тогда она делала все, чтобы довести себя до такой физической усталости, чтобы ей не хватало сил на размышления и на терзания из-за тягостных навязчивых мыслей.

Вот в такие моменты ее еще сильнее охватывал страх перед безумием, и тогда ей казалось, что выход вовсе не в том, чтобы родить сына, который ни в чем не уступал бы Рейнальдо, искавшему невозможное — Святой Грааль, а надо броситься в мутные воды реки и навсегда соединиться с тем, кто мог бы стать «последним Баэсом, заслуживающим этого имени».

Однако в это утро даже река не казалась ей выходом, поскольку настолько обмелела, что местами можно было перейти ее вброд, не замочив лодыжек. В самых глубоких омутах воды было едва по пояс, и туда набивалось столько черепах, кайманов и рыб, что любой брошенный предмет оказывался на поверхности.

Скотина, костлявая, с обтянутой кожей, объятая ужасом, постоянно ревела, не отходя от водопоев, боясь, что их у нее отнимут, как один за другим отняли те, что несколько месяцев назад были разбросаны по равнине. А ненавистные самуро, казалось, размножились до бесконечности, словно рождались из внутренностей каждого павшего животного, и пачкали небо своими зловещими черными крыльями или обряжали в траур бескрайние просторы саванны.

Она наблюдала за ними с отвращением, провожая взглядом их однообразное кружение, когда вновь неожиданно услышала что-то вроде нервного карканья:

— Добрый день!

Она вздрогнула: голос прозвучал совсем близко. Еще больше ее встревожило то, что она не заметила присутствия говорившего и не представляла себе, откуда он возник так неожиданно. Он, вероятно, это понял, потому что поспешно развел руками, пытаясь ее успокоить.