Сережик - Сергей Даниелян Страница 39

Как-то мама с папой полетели в Москву. Наверное, за покупками. В ядерной сверхдержаве был дефицит на самые примитивные товары, начиная с одежды и заканчивая мебелью. Хотя Армения считалась экономически развитой республикой.

Дефицит был визитной карточкой СССР. Легкая промышленность производила в основном говно, которое нельзя было носить или употреблять. В СССР хорошо делали только то, чем и на чем можно было убивать, уничтожать и летать в космос, чтобы лучше видеть врагов. Леонид Ильич целовался в десны с руководителями соцстран, и было такое ощущение, что они сейчас начнут сношаться прямо перед камерами. Про это рассказывались анекдоты, расцветал с яблонями и грушами народный фольклор. Заграничные товары – мы их тогда называли фирменными – можно было купить только в Москве. Особенно в магазинах ГУМ и ЦУМ. Отключив предварительно нервы, чтобы не задушить неприветливую продавщицу, для которой ты – черножопый.

Мама часто брала меня с собой в Москву. Даже один раз хотела сводить в Мавзолей Ленина, но, увидев очередь, решила пойти в Третьяковку.

На этот раз папа из Москвы вернулся, а мама осталась, чтобы еще что-то купить. Отец приехал с чемоданом, мы с сестрой решили его открыть, чтобы разложить все по полкам в гардеробе и посмотреть, что там есть для нас. В чемодане лежало грязное отцовское белье – работа для стиральной машины, а под ним – множество банок черной и красной икры. А в карманчике чемодана мы нашли черную плоскую кассету для нашего магнитофона «Сони», купленного на заработанные честным трудом сертификаты в чековом магазине год назад. Мы сразу отправили кассету в открывшийся ротик магнитофона, он проглотил ее, пожевал и начал петь. Мы уже слышали эту группу по центральному телевидению в «Голубом огоньке» на Новый год. И по нашему республиканскому каналу ее показывали вместе с Демисом Руссосом, Джо Дассеном и другими заграничными певцами, которые, наверное, считались приемлемыми для советского уха. В общем, кассета с «Бони Эм» пришлась очень кстати.

Странно, конечно, что ее мы нашли у папы: его раздражала громкая музыка, а тут мы включали ее на полную катушку. Мама тоже всегда жаловалась, если музыка была громкой. А я не понимал, как можно, скажем, Led Zeppelin или Deep Purple слушать тихо. И меня ужасно бесили родители, когда открывали дверь в мою комнату и начинали философствовать:

– Знаешь, Серёжик, когда слушаешь тихо, тогда музыка становится намного приятнее.

Меня бесило, что, вместо того чтобы сказать: «Иди в жопу, Серёжик, со своей музыкой, мы любим Аллу Пугачеву и Софию Ротару, и этот шум и крик нам не подходят», они начинали нести полную чушь. Придумывали какие-то фальшивые объяснения вместо правды. Еще меня разрывала злость, когда мама закатывала глаза от классики. В этом было что-то пафосное, мол, смотрите, как я страдаю.

Сейчас это смешит, но в переходном возрасте хотелось всех задушить. Всех без исключения! С годами понимаешь, что люди просто разные. И дети – не пристройка к зданию, не прицеп к машине. Это что-то отдельное. Может, в чем-то на тебя и похожее. Но дети всегда лучше нас. Нам об этом не говорили. Наши родители всегда были умнее, лучше… и прочая хрень.

Обед варить не надо было, мы весь день жрали красную и черную икру. Мне больше нравилась красная, а сестра говорила, что черная дороже, и ела ее чайной ложкой. Мы просто купили масло и хлеб.

«Бони Эм». Икра с маслом. Праздник! Это было счастьем, тем более что папа мог спокойно лежать и дремать на диване, и «Бони Эм» его не раздражала.

Вообще я замечал на протяжении всей жизни, что, когда родители были по отдельности, они почему-то были более вменяемы и согласны с нами. Никто ни на кого не орал, не обижался. И мне всегда казалось – уже в зрелом возрасте, – что если кого-то из них не станет, то второй успокоится наконец. Но когда ушел отец, мать окончательно потеряла смысл жизни, она была в растерянности. Ругаться стало не с кем. Вроде всю жизнь страдала с ним, я даже помню, как-то она сказала, что, когда отец умрет, будет плакать не о нем, а о бессмысленно проведенных с ним годах и угробленной молодости. Но вышло совсем наоборот. Она страдала, даже говорила, что в отце были хорошие качества. На нее было грустно и смешно смотреть. А я понял, что вообще не знаю людей.