Тревожная осень - Андрей Дымов Страница 38

Сказать, что ему было больно, – значит не сказать ничего. Но – «учитесь властвовать собой». Примерно через две недели этот совет Онегина начал помогать. А тут вдруг снова – «и все былое», они с Ириной стоят у памятника кому-то из великих полководцев, судорожно вцепившись друг в друга. Кажется, не было на свете силы, способной оторвать их друг от друга. Но невидимая тень приближающейся свадьбы уже легла на спины и давит свинцовой тяжестью, делая прощание одновременно и горьким, и сладостным.

В сознание их привел даже не окрик, а гневный рык милиционера, озверевшего от такой «картины маслом».

– Да вы что себе позволяете? – Сержант изо всех сил старался найти слова, соответствующие ситуации, но потом, видимо, растерялся, глядя на их счастливые лица, и, окончательно смутившись, голосом на три тона ниже сказал: – Да ведь это ни в какие ворота не лезет. Это… грубое нарушение морального кодекса строителя коммунизма!

(Тогда эта тема была в моде, правда, уже на излете.)

– А ну, быстро гони документы, шпана развратная.

Андрей не придумал ничего лучше, как протянуть грозному стражу порядка свой университетский диплом с отличием.

«Идиот ты, – тут же мысленно отругал он себя, увидев заветную книжицу в руках сержанта, – сейчас заберет, и с чем послезавтра пойдешь на работу?»

Но большая красная книжка произвела на представителя власти должное впечатление. Даже не раскрыв диплом, он с почтением отдал его Андрею, посмотрел на часы и сказал:

– Вы тут, ребята, не очень… Уже 4 утра, скоро бегуны появятся на улице, неудобно будет.

Сержант почему-то козырнул, а потом сказал:

– Я тоже в университете учусь, первый курс закончил. Правда, на юридическом, – добавил он, помолчав.

Снова козырнул и попрощался:

– Счастья вам и удачи.

– Спасибо, и вам! – хором сказали Ирина и Андрей.

Ирина снова прижалась к нему, и они долго смотрели вслед сержанту, а потом одновременно расхохотались.

Выйдя из своего укрытия в конце соборной колоннады, они залюбовались просыпающимся Ленинградом, освещенным ярким июльским солнцем. И отступила куда-то и надвигающаяся Иринина свадьба, и волнения по поводу его способностей, теперь уже не ученических, а производственных. Андрей нежно обнял девушку, и они вместе дошли до моста через канал Грибоедова, а там, облокотившись на перила, смотрели на купающийся в лучах солнца Невский. Как же им было хорошо и спокойно вдвоем в самом центре огромного города!

Удивительно, они были почти одни на этом огромном, вымытом ночью всемирно известном проспекте. Даже машины боялись нарушить их счастливое уединение. Но все хорошее заканчивается слишком быстро. Когда непонятно откуда взявшаяся большая туча на секунду закрыла солнце, безмятежно счастливое лицо Ирины резко преобразилось. И, главное, глаза. Вернее, их цвет: из ярко-зеленого он вдруг стал серо-стальным – верный признак плохого настроения.

– Ну ладно, Андрюшенька. Давай прощаться. Дальше меня провожать не надо, я живу рядом, а у дома меня может ждать Борис. Встреча испортит наше прощание, а это никому из нас троих не нужно.

Она нервным жестом поправила волосы и быстро поцеловала его в щеку. Андрей понял, что через мгновение Ира уйдет. Хотел удержать ее и снова прижать к себе, но девушка отвела его руки и сказала:

– Будь счастлив, Андрюша.

Затем быстро развернулась и пошла по направлению к Московскому вокзалу. Он запомнил ее именно такой: точеная фигурка в синем плаще, уходящая вдаль по пустынному утреннему Невскому.

Больше они не виделись, за тридцать четыре года даже не позвонили друг другу. Через неделю после той прощальной ночи, в день свадьбы Ирины, он разыскал ее подругу, толстую добрую Люську, и передал ей огромный букет для своей бывшей девушки. Желтые розы, двадцать три штуки. Почему столько? Наверное, потому, что и ей, и ему тогда было по двадцать три года. А желтый цвет – символ разлуки. Андрей понимал, что поступает нехорошо, ведь букет испортит невесте настроение, но он не мог не поздравить Ирину – по-своему.

Он не помнил, как в то утро добрался до дому. Осознавал только, что шел пешком, почти бежал, потому что ему нужно было куда-то деть рвущуюся изнутри энергию, и непрерывно курил, благо в карманах обнаружилось целых две пачки сигарет.

Придя домой, он похвастался своим красным дипломом перед матерью и сестрой. И вдруг почувствовал острое, мучительное желание выпить. Он пошел в их крошечную кухоньку и дрожащими нетерпеливыми руками достал из старенького холодильника «Саратов» бутылку водки, которая год дожидалась, пока о ней вспомнят. Увидел на полке соленый огурец и подумал: «А это уже удача».

Первый стакан он выпил почти залпом, словно воду. Второй – медленно. С хрустом закусил соленым огурцом, зажевал четвертинкой хлеба. Только через год Андрей понял, что таким образом справил поминки по длившимся почти два года отношениям с Ириной.

Чувствуя, что стены кухни начали кружиться в медленном фокстроте, он сказал:

– Вот это-то мне и нужно было. Теперь главное – до кровати добраться и мать с сестрой не напугать.

Надо было выспаться, ведь послезавтра его ждал первый рабочий день в известном отраслевом институте, на высокой должности младшего научного сотрудника, сокращенно – мэнээс.

«Интересно, где она теперь? – подумал Андрей Семенович. – Когда вернусь, надо будет ее найти, узнать, как живет, и, если что не так, помочь. Но это уже после Германии».

Андрей Семенович стряхнул с себя воспоминания и рассмеялся.

«Нет, с тобой ничего не может случиться. Тьфу-тьфу-тьфу! Ты сам едешь на сложную операцию, а думаешь о том, кому помочь. У тебя слишком много дел и обязанностей, чтобы… Нет, все будет в порядке».

Кстати, когда тетка жены нагадала ему неприятности в 57-летнем возрасте, она сказала: «Ваша карма – помогать другим, тогда у вас все будет хорошо».

Что ж, раз карма такая, куда деваться? Будем помогать!

Машина повернула направо. Они направлялись к Фонтанке, сейчас проезжали Публичную библиотеку. Все-таки интересно устроена человеческая память: без пробок по Невскому проспекту от Казанского собора до Публичной библиотеки ехать минуты три, а в голове за эти минуты промелькнуло несколько лет жизни. Какова же скорость человеческой мысли, измерял ли ее кто-нибудь и можно ли ее в принципе измерить?

С Публичной библиотекой у Дымова тоже были связаны воспоминания молодости. Как только он начал работать, стало ясно, что знаний, полученных в университете, недостаточно (хотя учили в те годы очень хорошо). Чтобы стать полноценным специалистом и вырваться из нищеты, Андрей завел строгое правило: каждый день после работы, а также в выходные он ехал в Публичку и занимался до закрытия библиотеки, то есть до 10 вечера. И так все первые пять лет службы. Когда голодный и в одежде, купленной еще в школьные годы, он выходил из библиотеки на залитый вечерними огнями, заполненный беспечно гуляющими людьми Невский проспект и смотрел на редкие вывески недоступных ресторанов, думал: «Когда-нибудь я тоже так смогу».