Звезда Одессы - Герман Кох Страница 38

Главная улица Кала-Бланки была закрыта для автомобильного движения. Повсюду виднелись магазины, выставлявшие наружу одни и те же надувные изделия. Чаще всего встречались — и, вероятно, лучше всего раскупались — такие разновидности матраса для плавания, как двухметровый надувной крокодил и тех же размеров мобильный телефон.

По всей улице стоял тошнотворный запах сладких бобов в томатном соусе и яиц. Приглядевшись получше, я увидел, что все столики на террасах заняты уродливыми бледными англичанами: здесь, за две с лишним тысячи километров от родины, они наслаждались мерзкой отечественной едой, от которой у них дома день за днем зашлаковывалась дуга аорты. Согласно статистике, более чем половине этих обжор в ближайшие пять лет грозила смерть от инфаркта или инсульта: Соединенное Королевство занимает первое место в мире по числу выявленных случаев аневризма аорты, и, судя по тому, как питаются его подданные в чужих краях, оно еще лет сто никому не уступит лидерства.

Между тем остров чрезмерно обременен их присутствием. А через пять лет, когда половина этих людей умрет, новые полчища будут готовы занять освободившиеся гостиничные номера. Я пошел дальше, до конца пешеходной улицы, где вдалеке виднелась синяя полоса моря с мелкими белыми завитушками волн. Здесь улица расширялась до небольшой площади: на ней торговали разными «местными» вещицами.

Я задался вопросом: что хуже — провонявшая томатным соусом выставка надувного пластика, которую я оставил за спиной, или этот «ремесленный» ужас — сплетенные вручную хозяйственные сумки и портфели с кожаным шнурком вместо молнии, которые сбывались как «настоящие» и «подлинные»?

Я перешел через бульвар, и теперь меня отделяли от моря только скалы. На его синей поверхности не было заметно никаких следов деятельности человека: ни лодок, ни пловцов, ни цветного паруса виндсерфера — совсем ничего. Если на минуту представить себе, что позади нет никакой адской Кала-Бланки, все выглядело бы точно так же, как в те времена, когда на горизонте появлялись паруса кораблей с «финикийскими купцами», и точно так же все будет выглядеть после тотальной ядерной войны. Я зажмурился и представил себе вспышку света, а потом — поднимающееся до самого неба грибовидное облако. Когда я снова открыл глаза, грибовидное облако уже рассеялось: все приняло обычный вид.

Я с сожалением подумал, что при тотальной ядерной войне Кала-Бланка не стала бы первоочередной мишенью; меня не вдохновляла мысль о том, что этот рынок устоит в огненном вихре и что престарелые бельгийцы вместе с уродливыми англичанами выживут, на свое счастье, во время всемирной зачистки. Бросив последний взгляд на море, я повернулся и длинным кружным путем пошел в гостиницу.

В саду гостиницы многочисленные постояльцы расположились в шезлонгах возле бассейна; моя жена, в черном купальнике, с солнечными очками на лбу, лежала с раскрытой книгой — обложкой кверху — на коленях. Я уже хотел незаметно пройти в номер, как вдруг услышал сзади звук торопливых шагов по вымощенной плитками дорожке.

— Господин Морман! Господин Морман!

Я обернулся и увидел покрытое каплями лицо Натали; мокрые волосы прядями свисали вдоль щек и завивались на уровне рта.

— Господин Морман…

Запыхавшись, она остановилась и закусила губами мокрый локон.

— Да?..

Когда я посмотрел на нее, она слегка закусила губу и опустила глаза.

— Я хотела вам сказать… — начала она; теперь она вскинула глаза и смотрела прямо на меня. — По-моему, вчера я…

Я рукой показал «стоп» и быстро проговорил:

— Ах, не надо больше об этом вспоминать.

— Нет, я не это имею в виду, — сказала Натали. — Я… я считаю, что обошлась с вами не совсем справедливо.

Я молчал; настала моя очередь отвести взгляд, но я сделал усилие и продолжал смотреть прямо ей в глаза.

— Может быть, вы были отчасти правы, — продолжала Натали. — Когда говорили о тех бельгийцах. Может быть, я слишком быстро стала возражать. Не знаю… Я просто не привыкла, что кто-то говорит о других людях так, будто они совсем не люди. Я имею в виду…

Она покраснела.

— Какой вздор, — сказал я. — Я просто старый брюзга, который ко всему придирается. Не надо принимать это слишком близко к сердцу. И не надо все время говорить ему «вы». Это наводит на него тоску.

— Извините, господин Мор… Ой, опять… Извините… Фред. Я просто не хочу… По-моему, вы симпатичный и милый. И вы отец Давида. Давид всегда говорит о вас с любовью.

Непреодолимая сила заставила мой взгляд медленно скользнуть вниз, по ее мокрому лицу, потом еще ниже, по мокрому купальнику и мокрым ногам, вплоть до маленьких босых ступней, сдвинутых на выложенной плитками дорожке. Когда я добрался до них, она привстала на цыпочки: на цементе остались маленькие мокрые следы.

— Ты… — начал я.

Я поднял голову и посмотрел ей в глаза.

— Ты просто сокровище, — сказал я. — Надо меньше слушать россказни старого закисшего дядьки. Для этого ты просто-напросто слишком молода. Я совсем не хотел, чтобы вышло так. В следующий раз расскажу что-нибудь веселенькое. Обещаю.

— Но…

Я приложил палец к губам.

— Тсс, — сказал я. — Возвращайся в бассейн, Натали. А я полежу в номере.