Жизнь во время войны - Люциус Шепард

Боевая единица Первой воздушной кавалерии, новая вертушка «Сикорский» с надписью «Шепот смерти» вдоль всего борта, перебросила Минголлу, Джилби и Бейлора с Муравьиной Фермы в Сан-Франциско-де-Ютиклан, небольшой городок в глубине зеленой зоны – этим цветом на новейших картах обозначали территорию Свободно-оккупированной Гватемалы. К востоку от зеленого пятна, через всю страну от мексиканской границы до Карибского моря, тянулась желтая ничейная полоса. Муравьиная Ферма была пунктом огневой поддержки и располагалась у восточного края этой желтизны; именно оттуда двадцатилетний артиллерист Минголла закидывал снарядами территорию, изображенную на картах черно-белой топографической штриховкой. Все вместе позволяло ему думать, что он сражается за безопасность основных цветов этого мира.

Минголла с приятелями могли провести отпуск в Рио или Каракасе, однако давно было замечено, что именно после этих городов солдатская бдительность падает особенно сильно, из чего они сделали вывод: чем шикарнее человек проводит свой отпуск, тем вероятнее потом гибнет, а потому выбирали самый непритязательный из всех гватемальских городишек. Солдаты не дружили по-настоящему, их мало что связывало, и в иных обстоятельствах легко могли бы стать врагами. Однако совместный отпуск был для них ритуалом выживания, и, добравшись вместе до нужного городка, они разбредались в разные стороны исполнять оставшуюся часть. Все трое до сих пор были живы, а потому убеждены, что если и впредь будут верны своим ритуалам, то, может, дотянут до конца службы. Они никогда не говорили друг с другом об этой вере – разве только намеками, что тоже было частью ритуала, – и по зрелому размышлению наверняка признали бы ее иррациональность, не преминув, однако, указать, что странный характер войны эту веру только укрепляет.

Вертолет приземлился на авиабазе, в миле к западу от городка: голую бетонную полосу с трех сторон окружали бараки и конторы, сразу за ними поднимались джунгли. В центре полосы еще один «Сикорский» отрабатывал взлет и посадку – пьяная камуфляжная стрекоза, две другие зависли над нею, словно заботливые родители. Минголла спрыгнул на бетон, и горячий бриз тут же вздул его рубашку парусом. Впервые за много недель он был в «гражданке», и по сравнению с боевым снаряжением она казалась почти невесомой; Минголла нервно огляделся: сейчас его уязвимостью воспользуется невидимый враг. В тени еще одного вертолета бездельничали механики; кабина у вертушки была вся разворочена, зубья пластикового фонаря закручивались над обгоревшим металлом. Между бараками сновали пыльные джипы, строй плотно накрахмаленных лейтенантов бодро тянулся к неподвижному автопогрузчику и уложенному на его вилах высокому штабелю алюминиевых гробов. На ребрах и ручках вспыхивало послеполуденное солнце, а далекая линия бараков шевелилась в горячем мареве, словно волны неспокойного тускло-оливкового моря. Несовместимость деталей – что не так на этой фотографии? – смесь ужаса и обыденности действовали Минголле на нервы. Левая рука дрожала, солнечный свет разгорался все ярче, от него мутило и тошнило. Чтобы не упасть, Минголла привалился плечом к ракетному пилону «Сикорского». Высоко в ярко-синем небе расползались инверсионные следы: XL-16-е шли дырявить Никарагуа. С чувством слегка похожим на зависть Минголла смотрел им вслед, пытался поймать шум моторов, но слышал лишь ошалелый шепот «Сикорского».

Из люка в компьютерный отсек позади кабины выпрыгнул Джилби; он стряхнул с джинсов воображаемую пыль, вразвалку подошел к Минголле и встал рядом, уперев руки в бока: невысокий мускулистый парень с армейским ежиком светлых волос и упрямым ртом капризного ребенка. Из того же люка высунул голову Бейлор и озабоченно оглядел горизонт. Затем тоже спрыгнул на землю. Этот был долговяз и костляв, на два года старше Минголлы; гладкие черные волосы, оливкового цвета кожа, прыщи, резкие черты лица словно вырублены топором. Бейлор оперся о борт «Сикорского», но, заметив, что касается ладонью полыхающего «Ш» из «Шепота смерти», тут же отдернул руку, точно на самом деле обжегся. Три дня назад Муравьиную Ферму пытались взять приступом, и Бейлор до сих пор не пришел в себя. Как и Минголла. По Джилби трудно было определить, волнует его что-нибудь или нет.

Один из пилотов «Сикорского» скрипнул дверью кабины:

– Попутку до Фриско ловите у военторга. – Голос приглушался черным пузырьком щитка, на котором горел солнечный блик, и весь шлем пилота напоминал ночь с одинокой звездой.

– А где военторг? – спросил Джилби. Пилот пробормотал что-то непонятное.

– Что? – переспросил Джилби.

Ответ прозвучал так же неразборчиво, и Джилби разозлился:

– Сними эту проклятую штуку!

– Эту? – Пилот указал пальцем на щиток. – Зачем?

– Затем, что я ни хера не слышу.

– Сейчас-то слышишь?

– Ладно.– Голос Джилби напрягся.– Где этот чертов военторг?

Ответ прозвучал так же нечленораздельно; безликая маска смотрела на Джилби с невнятным значением.

Тот сжал кулаки.

– Да сними ты ее, сукин сын!

– Не положено, солдат, – вмешался второй пилот, пододвигаясь поближе; два черных шара болтались теперь почти рядом. – В эти пузыри, – он постучал пальцем по щитку, – понапихано микросхем – облучать глаза всякой дрянью. Прямо в зрительный нерв. Это чтоб мы видели бобиков, даже если они прячутся. Чем дольше носишь, тем лучше видишь.

Бейлор нервно рассмеялся, а Джилби буркнул:

– Херня!

Минголла рассудил, что либо пилоты подкалывают Джилби, либо из чистого суеверия не хотят расставаться со шлемами – может, они и вправду верили, что щитки обладают особой силой. С другой стороны, если на этой войне в ходу боевые препараты, а перемещения вражеских войск предсказывают медиумы, то возможно все, в том числе и микросхемы для остроты зрения.

– И вообще, на нас лучше не смотреть, – сказал первый пилот. – Мудацкие лучи перекорежили всю морду. Вид как у последних отморозков.

– Можно, кстати, и не заметить, – подтвердил второй пилот. – Много кто не замечает. Зато если допетришь, крыша съедет.

Минголла представил изуродованные лица пилотов, и в животе стал подниматься тошнотный озноб. Джилби, однако, не поверил.

– Вы меня за идиота держите? – рявкнул он так, что покраснела шея.