Общая тетрадь - Татьяна Москвина Страница 38

Это не реальная Москва, котел народов, набитый людишками и страстишками. Всякая столица есть хамелеон, матрешка, слойка из многоразличных миров, и Москва нового фильма Зельдовича – Москва мистическая, инфернальная, демоническая. В недавнем романе Анатолия Кима «Онлирия», живописующем, в частности, быт демонов в начале конца времени, фигурирует демон по имени Москва. Это довольно крупный сумрачный демон вроде бы сероватого цвета. Он отдыхает от управления своим городом, лежа на крышах высоток, а иногда навещает приятеля, лиловатого демона Нью-Йорк. Вот если поверить в существование «демона Москва», то жизнь в красочном и вымороченном мире, который он создал, убедительно изображена коллективом высокоодаренных кинематографистов. Автор сценария Сорокин (соавтором является режиссер) весьма искушен в теме демонического – даже, кажется, только в ней и искушен. То, как дух лжи и разложения пользуется культурой, красотой и женственностью, обращая саму материю реальности в гнилую мнимость, он описывал неоднократно. Сценарий «Москвы» поверяет алгеброй гармонию – три героя, три героини, три коитуса, одно убийство, одно самоубийство. Мотивы «Трех сестер» Чехова (героини Чехова, мечтавшие попасть в Москву, наконец, век спустя, попали в свою мечту) провоцируют культурную память с грустным результатом – чеховские герои жили в мире, где свет убывал, но еще был различим или хоть памятен, сорокинские герои живут в окончательно демонизированном мире.

Пожалуй, это та же Москва, что показал нам Алексей Герман в «Хрусталев, машину!» – царство беспросветного ужаса. Только тогда, в 1953 году, городом правил туповатый тоталитарный бес, вояка и грубиян. Нынешний ирреальный правитель Москвы, игрок и пижон, вовсе не чужд прекрасного. Не знаю, чем занимались в XX веке наши ангелы, но наши демоны трудились не покладая крыльев и когтей, обставляя свои владения.

В основном здесь царит ночь-ночь, расцвеченная всеми красками искусственных огней. Если день – то серый, сумрачный, только один раз слабый луч солнца упадет на угрюмое лицо психиатра Марка (Виктор Гвоздицкий) и тут же скроется. Нет ни детей, ни животных. Пустынно, зябко. Природа зависла где-то между сентябрем и ноябрем в печали подробного умирания. Но «демон Москва» безразличен к природе, он создает свой искусственный мир с помощью краденых форм красоты, собственный разноцветный и нарядный «ад для неверующих». Метод художника Юрия Харикова в этом фильме я бы назвала «инфернальным китчем». Это какая-то квинтэссенция ядовитой, приторной, нахальной, поддельной «красоты», прущей на нас с рекламных плакатов, из клипов, журналов, упаковок, красоты воинственной, жуткой, дразнящей. Сия демоническая красота существует вне естества, вне чувства, в игре сочиненных форм, где, казалось бы, нет изъяна. Все безупречно и вместе с тем отвратительно, как великолепные платья сестры Маши (Ингеборга Дапкунайте), хищной сомнамбулы. В одном эпизоде фильма, во время разборки на продуктовом складе, персонажи швыряют друг в друга упаковками еды, один падает, заваленный шинкованной морковью, майонезом, политый кетчупом, – выходит совсем не смешно, а жутко, такой получается человек под гарниром. В этой Москве у людей нет своей воли, они пленники демонов, марионетки злых проказ, они сами – пища рока.

Крепкий бизнесмен Майк (его играет отличный артист Александр Балуев) занят делом, все строит, все роет очередные котлованы, возрождает русский балет, собирается жениться. У Балуева благородная лепка лица, большие светлые глаза, на мужчину приятно смотреть. Замечательным образом в персонаже соединены характерные черты наших хозяев жизни – новорусское жлобство с советской сиротливостью. В каждом нынешнем самоуверенном пыжике сидит бедный ребенок, который в свое время не наелся и не наигрался. Трагическую наивность Майка «демон Москва» оценит по достоинству и наградит его пышной оперной гибелью – во время собственной свадьбы, преданный и другом и невестой, он падет, окровавленный, с букетами белых роз, прямо под ноги возрожденных им балерин. А его гадкий друг, обокрав Майка, женится сразу на двух сестрах – и на умной Маше, и на безумной Ольге.

Ольга (Татьяна Друбич) – нерв и душа фильма – трогательная Офелия, Спящая царевна с зачарованным неподвижным личиком скорбной юродивой, воплощает судьбу Психеи в тенетах бездушного мира. В ночном баре, который содержит ее неунывающая мамаша, бывшая модная девочка 70-х (трагикомическая Наталья Коляканова), безумица (надрывным голосом Ольги Дзусовой) исполняет советские песни, которые в транскрипции Леонида Десятникова обращены в изысканный вопль живой души в плену мрака. С элегантной учтивостью врожденного стоицизма Десятников сервирует собственное отчаяние на серебре дорогой и сложной философской игры с музыкой. «И нет мне ответа, Скрипит лишь доска, И в сердце поэта вползает тоска», – писал не чуждый композитору поэт Николай Олейников. Как и у Олейникова, настоящая тоска настоящего поэта рассыпана у Десятникова сотнями уловок, пересмешек, цитат, иронических блесток и дружеских шаржей. Особенную силу для слушателя имеют, конечно, вокальные номера. «Заветный камень» Бориса Мокроусова, «Враги сожгли родную хату» Матвея Блантера и «Колхозная песнь о Москве» Федора Маслова своим минорным запределом уводят нас в какой-то загробный музыкальный мир, где у ледяных озер души песен стенают о своей оставленности…

Еще десять-пятнадцать лет назад наш молодой авторский кинематограф был по большей части вдохновенной художественной самодеятельностью, «неглиже с отвагой». Быстро и ловко овладели режиссеры и кинограмотой, и кинокаллиграфией, освоили материю кино, научились хорошо подбирать «ингредиенты». Как куратор своего эстетического проекта, Александр Зельдович может пожинать плоды успеха. Скажем, с одной его «Москвы» сюрреалистический оператор Александр Ильховский рискует стать звездой в своем деле. Сложнее с душой кинематографа. Образ цветастого и тоскливого московского ада сложен режиссером внятно и внутри себя непротиворечиво. Другой дело, что демонический мир монотонен, однообразен и лишен времени. Тут одна коллизия: как один гад съедает другую гадину. Обычные человеки обречены и ни на что повлиять не могут. Поэтому длительность картины могла бы быть любой. Для длительного во времени произведения, показывающего нам ту или иную драму бытия, нужны столкновения воль, плохие и хорошие парни, преступление и наказание, невинные и без вины виноватые, унесенные ветром, утомленные солнцем и танцующие под дождем или в темноте.

Жить внутри «демона Москвы» да еще им любоваться в кино – не много ли будет ему чести?

Ноябрь 2000