Круглые кубики - Анна Мосьпанов Страница 38

Я даже парик нашла, потому что кто-то нам сказал, будто все замужние религиозные дамы должны носить парики, чтобы не демонстрировать посторонним непокрытую голову. Только у меня от природы свои волосы очень густые и длинные, и когда я на них нацепила парик, а сверху шапочку, получился торт «Птичье молоко», который готовил косорукий кондитер. Слоев много, и все свисает в разные стороны и выпирает, как тесто из кадки. Одним словом, воронье гнездо на голове пришлось разворошить и оставить только шапочку. И тем не менее было вполне аутентично и по-еврейски. Так нам, во всяком случае, виделось.

Мне почему-то казалось, что все дело в шапке. Она, эта шапочка, была, так сказать, последним штрихом. Типа подписи на картине известного художника. Вот увидят серьезные торговцы бриллиантами и антиквариатом меня, красавицу, по всем правилам одетую, с минимальной степенью оголенности и в шапочке – и все! Коготок увяз – всей птичке пропасть. Они, голубчики, у меня всё купят. Оптом. Осталось только красиво оформить список шедевров – на двух языках, на плотной, дорогой бумаге, и все. Дело в шляпе.

Невероятно довольные собой, мы поехали в Антверпен. При полном параде, как положено. Долго плутали, но в конце концов нашли этот самый еврейский квартал. Вечер пятницы был. Наступал шаббат. Большинство торговцев закрывало свои лавки и готовилось зажигать свечи в кругу семьи. Они ж не знали, что на их территории высадился бизнес-десант из соседней Германии.

Перед тем как переходить непосредственно к деловой части визита, мы остановились покурить – прямо перед лавками. Потом решили, что надо бы еще по одной. Волновались, да. Не каждый день все же картины продаем.

В этот момент мимо нас прошли несколько молодых людей в шляпах и с пейсами. Оглянулись на меня, как-то странно посмотрели, но ничего не сказали.

Потом прошел еще один человек. Тоже оглянулся.

– Смотри-ка, Микуш, ты даже в этом прикиде производишь на мужчин неизгладимое впечатление! – хмыкнул муж. Гордо хмыкнул, чего уж. Я только кокетливо поправила помпон.

Мы постучались в первую попавшуюся художественную галерею. Дверь нам открыл пожилой мужчина, буквально сошедший со страниц рассказов Шолом-Алейхема.

Невысокая полноватая фигура, сгорбленные тяжелые плечи, крупные, совершенно неподходящие друг к другу черты лица – крючковатый, отталкивающий нос, мясистые, удивительно розовые и свеженькие для его возраста щечки и карие, глубокие, мудрейшие глаза. Облик венчала совершенно седая окладистая борода в полгруди.

Пенсне – я такие только в книжке Зои Воскресенской «Рассказы о Ленине» видела – на папе Илье Николаевиче. Битое молью, потертое драповое пальто, кособоко сползающее с сутулых плеч. Под пальто – такой же видавший виды темный пиджак в катышках шерсти. Теплые ботинки на меху. Дело было в конце августа. На термометре – градусов 25.

Галерея у него была роскошная. Антик, картины, предметы интерьера. Гобелены, посуда, мебель красного дерева. Хозяин на фоне всего этого великолепия выглядел как бедный родственник, которого случайно пустили в богатый дом, забыв предупредить о царящих в нем нравах.

– Простите, пожалуйста, вы говорите по-английски? – вежливо поинтересовалась я. – У нас к вам есть деловое предложение. Меня зовут Микаэла, а это мой муж – Михаэль. В Германии меня называют Мишель, а вообще-то я – Мика. Мы тоже… верующие. Иудеи.

Мужчина ничего не ответил и перевел взгляд на моего мужа, нервно поправляющего кипу. Она у него все время сползала.

Дело в том, что в тот момент супруг был лыс, что твоя коленка. Почему-то ему казалось, что гладковыбритый начинающий психиатр – это намного эстетичнее гладкошерстного. Пациентам, опять же, нравилось. Но вот такой мелочи, как сползающая кипа, он не учел. И заколочкой не прицепить, как это делают все порядочные верующие мужчины.

– Может быть, по-немецки говорите? – с надеждой спросил Миша.

Никакой реакции.

– Или по-русски? – подала я голос чуть громче. Мало ли, может, старик глуховат.

Старый еврей эффектным движением подкрутил левый локон – пейсы у него были дивной красоты. Совершенно седые, длиннющие, ниспадающие до плеч.

– Молодой человек, не надо так кричать. Вы не в лесу. Я говорю на восьми языках, – все это было сказано на прекрасном немецком с легким швейцарским акцентом. – Теперь снимите, пожалуйста, весь этот маскарад и объясните с самого начала, что вас привело ко мне.

Я от неожиданности совершенно растерялась и забыла все, что хотела сказать. Муж же деловито и спокойно объяснил владельцу галереи цель нашего приезда. Галерейщик посмотрел бумаги, поцокал языком.

– Я бедный человек. Откуда у меня такие деньги? Эти вещи здесь не продать никому.

Пожевал бороду, поправил пенсне, снова крутанул локон.

– Молодые люди, вы, видимо, совсем новички в этом бизнесе. Я старый альтруист и раздаю советы бесплатно. Уезжайте. Ни один серьезный человек не будет здесь с вами разговаривать. Если будете долго бродить по кварталу, могут и полицию вызвать.

– Но за что? Мы же не делаем ничего противозаконного! – Я наконец обрела дар речи.

– Девушка, вы пытались изобразить принадлежность к вере, к которой не имеете никакого отношения. Зачем весь этот театр с переодеванием? Вы вон путаетесь в подоле и наступаете на него шпильками, – снова смешок в бороду. Смешок очень теплый, отеческий. – Не мучайтесь, переоденьтесь в джинсы. Хотите чаю? Настоящего, на травах. Я сам завариваю.

Предложение было очень заманчивым, но, вспомнив о наступлении шаббата и остатках совести – именно в такой последовательности, – я помотала головой.

– Ну, как хотите. Вы, молодой человек, вижу, хотите спросить, почему я вам отказал, даже не вникнув толком, в чем дело? Сейчас объясню. Здесь очень замкнутый мирок. Все друг друга знают. Весть о том, что в квартале появились два странных человека, которые изображают из себя правоверных евреев, дошла до меня много раньше, чем вы постучались в мой дом.

Не дожидаясь нашего ответа, он вдруг развернулся и ушел в глубь помещения. А мы остались стоять с открытыми ртами. Пристыженные, но при этом совершенно заинтригованные этим удивительным стариком. Стояли долго, минут десять. Я, грешным делом, вообще решила, что разговор окончен и пора уносить ноги, пока действительно не вызвали полицию. Но тут вернулся галерейщик с дымящимися чашками.

– Угощайтесь, пожалуйста. Молодые люди, вы не учли одной маленькой детальки. Хотите сойти за своих – изучите предмет глубоко. Вы, девушка, так вкусно курили свою тонкую сигаретку – эх, где моя юность в Венском университете…

Вена, значит. Понятно. А мне померещился швейцарский акцент.

– Никогда, слышите, никогда религиозная еврейка не будет курить на людях. А по-хорошему вообще не будет курить! А вы, молодой человек, так сочно целовали свою жену… ой-вей, где моя молодость… Никогда, никогда такое не может происходить на людях в нашей среде.