Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - Михаил Трофименков Страница 38

* * *

Трамбо уличал в лицемерии печальников за Финляндию, бесконечно безразличных к судьбе Китая, Испании, Эфиопии, Австрии, Албании, Чехословакии.

Для меня и для человечества кровь германских солдат так же драгоценна, как кровь финнов, русских, французов, англичан или поляков. ‹…› Если вам скажут: «Мы должны участвовать в этой войне, чтобы сберечь демократию», ответьте: «В военное время такой вещи, как демократия, не существует». Это ложь, умышленный обман с целью довести нас до самоуничтожения.

Доказательством беспринципности Трамбо антикоммунисты считают его романы «Джонни дали винтовку» (1939) и «Замечательный Эндрю» (1941).

«Джонни» — величайшая антивоенная книга на земле. Ее герой — обрубок империалистической бойни, безногий, безрукий, безглазый, безъязыкий, но не бесчувственный и не безумный. Начавшаяся война вообще казалась современником дурным дежавю Первой мировой. А страшнее ее для «потерянного поколения» и его «детей» не было ничего.

Я вспоминаю кое-какие сочинения, предшествовавшие нашему вступлению в прошлую войну, и мне ненавистна мысль, что я окажусь в числе людей, которые пишут подобное, — как, кстати, многие из тех писателей теперь ненавидят себя. Мы живем в эпоху столь отвратительных компромиссов, что лишь немногие выйдут из нее, сохранив свою честь. Что касается меня, то я вижу достойных, безмерно талантливых и глубоко искренних — не чета мне — людей, которые компрометируют себя, разделяя господствующие чувства потому, что откровенно напуганы. Я полагаю, они горько пожалеют о своей позиции. Я полагаю, многие из них уже погубили себя. И я не могу присоединиться к ним. — Трамбо, New Masses, 11 февраля 1941 года.

Позиция Трамбо благороднее и человечнее позиции Маклиша, обвинившего Дос Пассоса и Хемингуэя в том, что, акцентируя бессмысленный и безумный характер Первой мировой, они лишили американцев бойцовской воли, желания защищать свою страну.

Дата публикации первых глав «Джонни» — 3 сентября 1939-го — доказывает, что вдохновлялся Трамбо отнюдь не обновленными инструкциями Коминтерна. Не говоря уже о том, что отношения с партией он оформит лишь в 1943-м. Хотя отрицание империалистической войны ни к пацифизму, ни к Молотову вкупе с Риббентропом отношения не имеет, Трамбо десятилетиями приходилось объясняться.

Как любой интеллигентный человек, я был против войны ‹…› но быть против войны вовсе не означает желать, чтобы мир превратился в концлагерь под управлением сжигателей книг и «газовщиков» евреев.

В 1940–1941 годах «Джонни» дважды читали по радио. Кэрол Ломбард и Кларк Гейбл приобрели 97 экземпляров с автографами автора и послали их ФДР и всем сенаторам. Уильям Холден загорелся идеей экранизации, но натолкнулся на отказ Paramount. Иначе как превеликой удачей Трамбо это не назовешь — трудно представить, что оставил бы от шедевра Голливуд образца 1941 года. Зато в 1971-м Трамбо сам поставит конгениальный книге фильм.

С «Замечательным Эндрю» (январь 1941-го) Трамбо повезло куда меньше: роман привел руководство Paramount в восторг. Один из своих самых забавных и непредсказуемых сценариев Трамбо завершил ровнехонько 19 июня 1941 года.

Эндрю Лонг, муниципальный казначей из штата Колорадо, не намерен мириться с тем, что коррупция «отцов города» продырявила годовой баланс. В комнате охваченного душевным смятением клерка материализуется дух его кумира Эндрю Джексона, первого президента-демократа (1829–1837). Хлебнув ржаного виски, дух сообщает Лонгу, что его прапрадед некогда спас ему жизнь — теперь он выручит праправнука. Потустороннее вмешательство создает Лонгу репутацию лунатика, разговаривающего с самим собой, а затем и приводит в тюрьму. Джексон призывает на помощь целую толпу духов: Вашингтона, Джефферсона, председателя Верховного суда (1801–1835) Джона Маршалла, легендарного бандита Джесси Джеймса и никому не известного солдата Генри Бартоломью.

Совместными усилиями они разоблачают коррупционеров, заодно поправив пошатнувшуюся личную жизнь Лонга. Но, что самое главное, объясняют ему суть демократии (если угодно, американизма) как ответственности. В романе и в первом варианте сценария Джексон предостерегал Америку, которой ничего не угрожает, от втягивания в европейские — чужие, корыстные — войны:

«Вы же не хотите сказать, что британцы и гессенцы ^[16] стоят друг друга?» Эндрю кивнул. «Наконец-то, Боже всемогущий!» — возликовал генерал Эндрю Джексон, его жесткое, старое лицо расплылось в улыбку. «Вашу руку, сэр — и да сметут они друг друга с лица земли!»

Когда нации выясняют отношения, мораль безмолвствует, разговоры о моральной ответственности США за состояние дел в мире — лицемерие.

Я предвкушаю, с каким смаком буду читать критиков, восхвалявших «Джонни дали винтовку» за антивоенное содержание, которые теперь вывернутся наизнанку, прочитав «Эндрю». Это они, а не я, переменились.

Умница Трамбо не ошибался — критика иронизировала:

Мнение генерала Джексона не удивит никого, кто наблюдал, как в последние годы Джордж Вашингтон и Авраам Линкольн усердно следовали линии коммунистической партии.

Пока готовился фильм, Гитлер напал на СССР, а Япония — на Перл-Харбор. К тому моменту, как он вышел в прокат 5 марта 1942-го, из него — в ходе последовательных конъюнктурных «хирургических операций» — исчезли любые намеки на проблему войны и мира.

Единственная, помимо «Эндрю», попытка красных протащить в сценарии «пацифистские» идеи также состоялась с таким опозданием, что ее обессмыслил сам ход истории. Из «Женщины года» (19 января 1942-го), комедии о войне полов в жанре «Укрощения строптивой» — по блестящему сценарию 28-летнего коммуниста Ларднера-младшего, заслужившему «Оскара», — вычитать политическое послание было можно без труда. Но с началом войны оно растворилось, утратило всякий смысл.

Спортивного журналиста-мужлана (Спенсер Трэйси) невероятно бесит, что его жена, звезда политической журналистики (Кэтрин Хепберн), наводнила дом опереточными беженцами из Европы. Выставить их на улицу удается, лишь призвав на выручку толпу своих корявых собутыльников, но брачная ночь героев бесповоротно испорчена.

Конечно, в 1941 году выставлять в нелепом свете югослава-доктора, бежавшего из нацистского лагеря, недостойно. Но пафос фильма — не столько изоляционистский, сколько антифеминистский: место женщины на кухне, не бабское дело — лезть в политику. Ларднер-младший согрешил против коммунистической идеологии, в которой равноправие женщин занимало почетное место, в гораздо большей степени, чем против антифашизма.