Ученик аптекаря - Александр Окунь Страница 37

В общем, двух месяцев ему хватило, чтобы переселиться в свою клинику, оставив дом женщине с тонкими губами.

Конкретных причины разрыва он никому не сообщал, тем паче что в такой ситуации не так легко бывает их определить.

Собственно, причина и без того всем была ясна, а что послужило поводом — какая разница: может, она не с того конца яйцо разбивала. В городе меж тем упорно утверждали, что жена оставила Поляка по причине его полной мужской несостоятельности.

Прием в клинике Поляк вести перестал, пациентов передал другим врачам, а сам в головном уборе вождя ихтиосов на обритой голове и в порванной на груди рубашке сидел на полу, распевал воинственные песни индейцев вперемежку с грустными песнями евреев Восточной Европы, и количество пустых бутылок в углу росло день ото дня. Вот таким, опухшим от пьянства, хрипло выкрикивающим никому не понятные слова, нашел Поляка обеспокоенный его длительным отсутствием Аптекарь и привел к нам. Несколько дней он поил его травяными отварами, пичкал какими-то микстурами, и постепенно Поляк пришел в себя, точнее, поздоровел, но глаза его оставались тусклыми, словно подернутыми мутной пленкой. Часами сидел он молча, невидящим взглядом уставившись в стену, и даже Матильда не могла его развеселить. Послушно, как ребенок, он глотал горькие пилюли, но по-прежнему оставался ко всему безучастным и безразличным.

И все же искусство Аптекаря победило: в глазах Поляка появился блеск. В тот день он спустился из своей комнаты и, когда Елена протянула ему мензурку с зеленой жидкостью, отвел в сторону ее руку, неожиданно прижал к себе, крепко поцеловал в губы, а потом, лукаво глядя на оторопевшую Елену и Аптекаря, тряхнул головой и заявил:

— Вот настоящее лекарство, а не твои дурацкие примочки!

Чудная весть в мгновение ока донеслась до кавалеров, и перед заходом солнца все они собрались на пир, посвященный чудесному исцелению Поляка.

О, как меня восхищали их неподдельное счастье, их всегдашняя готовность отставить в сторону свои насущные заботы и отдаться веселью, их умение радоваться, их способность любить…

А потом Поляк уселся за рояль, и хрустальные бусинки шубертовских вальсов светлой волной рассыпались по залу. Кавалеры кружили женщин, и тень крокодила в такт подпрыгивала на стене.

А когда гости разошлись и мы все принялись убирать со стола, Поляк подошел к Елене, задумчиво накрутил на палец ее рыжий локон и взглянул ей в глаза. Он ничего не сказал, только смотрел, и во взгляде этом была такая тоска, такая боль, что Елена растерянно повернула голову к Аптекарю. Аптекарь еле заметно кивнул ей. Словно не понимая, она продолжала смотреть на него, и снова голова Аптекаря еле заметно наклонилась вниз. Тогда Елена поставила на стол тарелки, вытерла руки о передник, обняла Поляка за плечи и повела его в процедурную. Честно сказать, я растерялся. Да нет, растерялся — это не то слово. Я был ошеломлен.

Как я уже рассказывал, Елена и Мария делали пациентам процедуры по методу Аптекаря. Что же касается кавалеров, то, во-первых, болезнями, предполагающими эти процедуры, они не страдали, а главное, все мы — Елена, Мария, кавалеры — были одним братством, мы были семьей! Поляк, благородный, мужественный Поляк, как он мог! И Аптекарь! Как мог он разрешить это?

Аптекарь что-то тихо говорил Веронике, но я их разговора не слышал, я механически перетирал тарелки, а в душе моей, как говорится, кипела буря.

Да, в те минуты я был растерян, удивлен, возмущен, и много лет прошло, прежде чем я понял, что происходит в сердце мужчины, когда он смотрит на женщину так, как смотрел тогда Поляк на Елену, словно бык на тореро, зная, что пришел его час, а потом, подставляя шею, наклоняет голову, и если есть какая-то надежда в его бычьем сердце, так это надежда на то, что удар будет точным.

Крик раздался, когда мы уже домывали посуду. Это был долгий, нескончаемый, пронзительный крик. Аптекарь, отшвырнув полотенце, бросился в процедурную, Вероника, Мария и я рванулись за ним.

На полу, скорчившись под простыней, которую набросил на нее Аптекарь, дрожала Елена, а на постели лежал Поляк. Его задранное к потолку лицо было темным, почти черным, и в открытых, неподвижно смотрящих в потолок глазах отражалась лампочка. Склонившись, Аптекарь приложил палец к шее, подождал несколько секунд, потом протянул левую руку к лицу Поляка и одним движением опустил его веки. Распрямился, вышел из комнаты и вернулся, держа в одной руке бокал и бутылку коньяка в другой. Налил до половины и протянул бокал Веронике:

— Пусть выпьет.

Вероника поднесла бокал Елене, которую поддерживала Мария, и зубы женщины стукнули о стекло. Она отхлебнула глоток, ее передернуло.

— Пей, пей, — ласково сказала Вероника, а Мария тихо гладила спутанную рыжую гриву.

Елена допила до конца и подняла глаза на Аптекаря:

— Он умер?

Аптекарь кивнул.

— Умер. — Ее снова передернуло.

Аптекарь неловко опустился на пол и положил руку на плечо всхлипывающей женщины:

— Елена… за все эти годы не было человека, нуждавшегося в помощи больше, чем он. Все его рассказы о женщинах были только рассказами. Но он был сильным, гордым человеком и никогда никого не просил о помощи. А когда он впервые за многие-многие годы влюбился, то решил, что любовь совершит чудо. Но он не учел, что для чуда нужны двое. Он всегда рассчитывал только на себя. И потерпел поражение. И тогда он понял, что не в силах больше нести свою ношу. Такое случается даже с такими сильными и гордыми людьми, как он. И когда это произошло, то ты оказалась единственным человеком, к которому он смог обратиться, потому что верил, что ты можешь ему помочь. Посмотри.

Елена, все еще продолжая всхлипывать, подняла голову, и все мы вслед за ней повернулись к кровати, на которой лежало тело Поляка. Его лицо было спокойным, даже счастливым.

— Смотри, — прошептал Аптекарь, — смотри.

Детородный орган Поляка стоял, устремленный к потолку.

— Не может быть, — выдохнула Мария, — он же мертвый.

— Вообще-то, не может, — согласился Аптекарь, — но… Ты видишь, Елена?

Слух о чуде мгновенно облетел весь город. Скорее всего, его разнесли санитары и работники похоронной команды. Десятки тысяч людей шли за открытым гробом, в котором лежал Поляк в головном уборе вождя ихтиосов. В скрещенных на груди руках был зажат томагавк. Темная ткань, которой он был покрыт, ниже пояса высоко вздымалась, будто какой-то хулиган вставил под нее большую толстую свечу. Но то-то и оно, что это была вовсе не свеча, и всем это было хорошо известно.

Могила Поляка стала местом паломничества еще до того, как на ней установили призванную напоминать о чуде пятиметровую гладкую колонну с закругленным концом. Толпы бездетных женщин со всех концов страны и даже из-за границы, граждане с расстройством мужской функции непрерывной рекой струились на кладбище. Надо полагать, что некая неведомая науке сила от этой колонны исходила, иначе не утвердилось бы за ней прозвище «Животворящий столп».