Вивиана. Наперекор судьбе - Элайн Нексли Страница 37

Открыв окно, я перелезла через ставни и оказалась в закрытой галерее. Расстояние, на удивление, от коридора и до лестниц, было слишком большое. Вдобавок, еще и мелкий дождь мешает. Я посмотрела на небо. Где-то вдали сверкала молния, горизонт окрасился в лилово-сиреневый цвет с легким, бардовым оттенком. Из-за туч красного диска не было видно, лишь едва заметный свет скользил по окнам. Часовня уже пробила пять часов утра, но во дворце царила мертвая тишина. Не было слышно ни скрипа ворот, ни разговоров, ни шагов. Поняв, что такое затишье не к добру, я все-таки решилась на отчаянный шаг. Пол зашатался под ногами, когда я, вцепившись руками в верхнюю ступеньку правой лестницы, попыталась спрыгнуть. Высота и правду была неимоверной, и хватило бы лишь одного неаккуратного шага, чтобы распрощаться с жизнью. Пришлось, сев на колени и оперившись руками в пол, ползти по узкому выступу. Чем ниже был выступ, тем больше я понимала, что теряю равновесие.

Теперь помочь могла лишь веревка, и, к счастью, я сумела найти ее в сумке, которую перебросила через плечо. Крючок вцепился в камень и, убедившись, что веревка упругая, я стала спускаться. Руки затекли и стали ныть, веревка натерла ладони. Внезапно я почувствовала, как что-то оборвалось и, ничего не поняв, обрушилась на землю. К несчастью, внизу был склон, по которому я покатилась кубарем. Расцарапав лицо, разорвав плащ, я с трудом поднялась. Хоть все тело ныло, я была рада своему успеху. Но лошадь… Где же ее взять? Ибо возвращаться в королевскую конюшню нельзя, а до ближайшего селения минимум идти две мили. Сев на траву, я почувствовала, как голод все сводит в животе. Но в сумке я нашла лишь бутылку с элем, черствый хлеб и несколько яблок.

И тут я вспомнила, что неподалеку живет отец Бенедикт Герби, священник, служащий в графстве Бломфилд много лет. Этот старец научил меня писать, читать, понимать математику, помог выучить латынь. Также, что бы огромной редкостью, он поведал мне о живом мире, называя этот урок «природознавством». Я очень ценила учителя, часто молилась, положив голову на его старческие руки. Но со временем отец Бенедикт понял, что жизнь в шумном Понтипридде не для него. Равномерный поток жизни священник и его супруга Ребекка получили лишь тогда, когда уехали из графства и поселились на дальнем берегу Темзы. Детей, увы, у них не было, и француженка решила открыть маленький монастырь имени Святой Екатерины. [12]В этой обители могли учиться дочери крестьян и бедных горожан, ибо обучение было совершенно бесплатным. Там юных красавиц обучали всему, что должна знать будущая женщина: вышиванию, наукам, ведению хозяйства и еще много чего. В монастыре девочки могли обучаться с трех лет и до шестнадцати, разумеется, если у девушки не было жениха.

Ребекка была хорошей женщиной, я знала ее не хуже Амелии, ибо она работала кухаркой в замке. Каждый день столы ломились от ее лакомств. Француженка любила свою работу и дорожила местом, но Бенедикт, на правах мужчины в семье, запретил ей туда ходить, говоря, что жена должна седеть дома и заниматься хозяйством. Вскоре священник и сам уехал из Бломфилда. Тяжело сказать, что семья Герби была дружной и счастливой. Бенедикт, в какой-то мере, являлся деспотичным и очень суровым человеком. Сколько раз он поднимал руку на супругу, сколько раз закрывал ее на ночь в подвале, сколько раз морил голодом… И все это из-за пустяковых провинностей. Вскоре Ребекка стала напоминать глухонемую служанка: все выполняет, кротка, покорна, но молчалива. Ни взглядом, ни жестом, ни словом не потревожит мужа. В молодости, священник был, несмотря на рясу, которую получил от отца в раннем возрасте, развратен. Ребекка терпела измены Бенедикта, видела, как он приводит девок в дом. Порой, священник даже заставлял Ребекку подавать своим пассиям еду и питье, ласково улыбаться и кланяться. Несколько раз случалось, что француженка устраивала скандалы мужу, но сразу после этого была закрыта в погребе, без еды и питья на два, а то и больше, дня. Граф и графиня знали о ссорах семьи, видели, как Ребекка, пытаясь скрыть синяки, одевала черные одежды, видели, как за безмолвием скрываются горькие, жгучие слезы. Но графская чета, которую я когда-то считала родными родителями, не обращала на это внимание. А я тогда была еще слишком маленькой и безвольной, чтобы что-то изменить. Теперь, идти в тот дом, видеть несчастную Ребекку, мне не хотелось, но другого выхода не было. Отец Бенедикт был суровым человеком, но со мной, как со своей миледи, обращался крайне уважительно. Я была уверена, что капеллан поможет мне самой малостью – одолжит лошадь.

Я плохо помнила, где находиться дом Герби и пришлось сорваться на бег, чтобы отыскать скромный домик у берега Темзы. Дождь прекратился, но ветер был холодным, свирепым. Вздрогнув, я посильней прижала к себе плащ, одной рукой придерживая шапочку. Я вышла на холмистую равнину и ахнула, увидев великолепный пейзаж, простирающийся внизу. Едва пожелтевшие деревья казались золотыми статуями, небо, тяжело лежавшее на скале, имело странный оттенок: серое, с лиловыми полосками, оно казалось нарисованным рукой опытного художника.

Внизу простиралась голубая линия реки, а неподалеку – несколько домиков. Два из них были заброшены, покрыты мхом и грязью, а один, белый, с деревянной крышей, был настолько ухоженный, что радовались глаза. Я смогла рассмотреть костер, над которым жарилась рыба, разбросанные по берегу сети и мешки. Возможно, это и был дом семьи Герби. Спускаясь по склону, я все больше удивлялась: домик был маленький, ветхий, ветер почти срывал крышу. Как же в нем можно перезимовать? Когда тропинка сузилась, а высокий склон остался позади, я увидела отца Бенедикта. Он, одетый в темную тунику и такие же панталоны, сидел на извилистом камне, перебирая рыбу. Приятно пахло жаренным, густой дым поднимался до небес. На другом костре потрескивала свежая свинина. Я остановилась неподалеку от дома, рассматривая капеллана. Да, годы неумолимо оставляют жестокий след на человеке. Священнику было немного за пятьдесят, когда он уехал из Понтипридда. Тогда волосы святого отца были, на удивление, густыми и блестящими, глаза горели, тело, хоть и уязвленное тяжелым бременем забот, являлось гибким и упругим. Но теперь передо мной сидел настоящий старик: голова посидевшая, с большой лысиной на макушке, глубокие, подобно шрамам, морщины, спина сгорблена, взгляд пустой, старческие, морщинистые руки брезгливо сжимают скользкую чешую. Я сделала несколько боязливых, робких шагов.

Подняв голову, святой отец нахмурился. В его взгляде сначала проскользнуло безразличие, потом удивление и, наконец, непонимание и страх.

– Ну, здравствуйте, батюшка, – едва сдерживая смех, поздоровалась я. Вид у Бенедикта и вправду был нелепым. Быстро взяв себя в руки, священник спокойным голосом спросил: – Что тебе, парень, нужно?

– Неужели вы меня не узнали, отец Бенедикт? – и тут я засмеялась тем самым смехом, от которого не раз получала упреки капеллана.

– Не может быть… Глазам своим не верю…

– Может, батюшка, может.

– Ле…леди Вивиана? Пусть глаза мои ослепнут, если я ошибся, – священник медленно поднялся, и, подойдя ко мне, с радостной улыбкой обнял: – Девочка моя, я не ожидал вас встретить, – но внезапно голос священнослужителя сорвался, в глазах промелькнул немой упрек. Отойдя, Бенедикт осмотрел меня с ног до головы.