Хьюстон, у нас проблема - Катажина Грохоля Страница 37

– Ага. Как-то у тебя стало тут странно. По-другому.

Я оглядел кухню. Кухня как кухня. Ничего не было по-другому – все так же, как и раньше. Хотя Мелкая была права – кое-чего не хватало. Я вдруг вспомнил, что на протяжении четырех лет на столе всегда стояли цветы. Всегда. Каждый день. Независимо от времени года. Какая-нибудь роза. Или три тюльпана. Или вифлеемская звезда. Сирень. Ландыши.

Марта постоянно покупала цветы, я редко, когда вдруг вспоминал, что она их любит. Вот звезду я купил, а она потом засохла и отправилась в помойку, как и те две из спальни.

– По-другому все теперь, после того как ты остался один, – настаивала моя гостья. – А что это у тебя так стучит?

Стучала Кошмарина, уже довольно долго.

– Это соседка, она не любит музыку.

– Мама бы велела сделать потише. Тебе везет, что ты не с мамой живешь.

Музыка и правда играла довольно громко, а ребенок-то оказался не такой глупый.

– Мне надо переодеться, уходить скоро, – сказал я, приглушив звук.

– Ладно, ухожу. Было классно с тобой поболтать, – сообщила Мелкая и ушла. А я вздохнул с облегчением.

Из душа меня вытащил звонок Маврикия.

– Я с ней договорился на половину восьмого, как будто мне что-то по работе надо выяснить, и она вроде даже обрадовалась, так ты давай как будто случайно в этот бар заруливай, ну тот, где мы были в последний раз, на углу, не помню, как называется. Я быстренько смоюсь под благовидным предлогом и оставлю вас наедине. Только чтобы это не выглядело так, будто мы договорились, ладно? Ты уж смотри, не выкини там какой-нибудь номер, ладно? – Вообще Маврикий не всегда заканчивал любое предложение словом «ладно?» – только когда был взволнован. – Сможешь?

Смогу.

Хотя женщины каким-то пятнадцатым чувством всегда знают, когда их обманывают. Она может думать что угодно – но, в конце концов, почему не попробовать?

Тоже мне, великое дело. Конечно, смогу.

Голубая рубашка не высохла, на зеленом свитере пятна от сока, на слаксах дырка от зубов Геракла. Поэтому я надеваю джинсы и белый свитер, который не выношу. Я в нем выгляжу как педик. Хотя и довольно красивый, надо признать.

Я беру машину – ведь возможно, я привезу на ней девушку. Навожу на скорую руку порядок в спальне, ставлю кастрюлю от фляков под раковину, тарелки мою, протираю стол. В ванной мусор снова размножился. Мою зеркало, потому что если все пойдет по плану – ванная будет первым помещением, которое она захочет посетить. Грязные вещи я прячу в сумку, а сумку прячу под столом в кухне.

И еду.

В воздухе уже чувствуется весна, хотя еще совсем только начало: снег сошел, но воздух холодный, градуса два всего, а пару дней назад вообще еще мороз стоял. Газоны выглядят отвратительно: засранные, серо-буро-коричневые… Да уж, в Евросоюз мы вошли во всеоружии.

Я вхожу в бар. Мне даже не надо оглядываться по сторонам – Маврикий с симпатичной блондинкой сидит прямо у входа. Он радостно и возбужденно машет мне.

– Иеремиаш!

Я подхожу, Маврикий встает:

– Сколько лет! – Он толкает меня в плечо, что я ненавижу, но притворяюсь, что мне это нравится.

– Маврикий! Вот так встреча!

– Ты с кем-то встречаешься здесь? – подмигивает Маврикий.

Идиот.

– Нет, совсем нет, – отвечаю я, хотя в плане этого не было. – Я зашел кофе выпить, а то холодно на улице.

Идиот. Я идиот.

– Познакомьтесь, детки. – Маврикий показывает на Эву: – Это моя коллега, Эва, садись с нами, Нор… Иеремиаш.

Эва двигается немного к окну, я сажусь к ним. Молчу.

– Ну, рассказывай, что у тебя новенького…

Я решаю прекратить изображать из себя молчаливое изваяние. Ну и что, что Маврикий прекрасно знает, что у меня новенького? Она-то не знает. Поэтому я начинаю говорить. Правду.

– Да ничего особенного. Как-то все никак не приду в себя.

– А что случилось? – у Эвы хорошая реакция, и, как все женщины, она полна сочувствия и сострадания.

– Да та-а-а-а-ак, – говорю я, не вдаваясь в подробности. Так лучше – больше интереса с ее стороны.

Появляется официант, я беру инициативу в свои руки.

– Что ж, я угощаю – ведь благодаря вам мне не придется пить кофе в одиночестве.

– Кофе? В такое время? – шепчет Эва, и я понимаю, что не сильно ей понравился.

Она симпатичная, ухоженные руки – я всегда обращаю внимание на руки у женщин, они многое могут рассказать. Длинные волосы. Мне нравятся длинные волосы. Блондинка, крашеная, натуральные гораздо темнее. Но цвет приятный.

– Будем что-нибудь есть? Пить? – это официант.

– Ну, не знаю, – я испытующе смотрю на Маврикия.

– Хороший коктейль еще никому никогда не мешал, – заявляет он. – Закажем что-нибудь?

Если мы закажем еду – нам по-любому придется посидеть здесь. Неглупо.

– Не знаю, – мнется Эва. – А как я буду возвращаться? Маврикий, ты же хотел поговорить о…

– Я на машине, могу вас потом отвезти, – перебиваю я и заказываю три салата с курицей, хотя вовсе не голоден, чай, черный «Эрл Грей», для себя, Маврикий пьет пиво, Эва дает себя уговорить на коктейль.

Некоторое время мы общаемся втроем, на столе появляются салаты, Эва складывает оливки на край тарелки, а Марта любила оливки, обожала просто, но Эва, к счастью, – не Марта.

Маврикий сжирает свой салат, залпом выпивает пиво и подносит телефон к уху.

– Звонок выключен, – зачем-то объясняет он и отходит на пару шагов в сторону.

Эва смотрит на него напряженно. А он говорит быстро и громко:

– Нет, я сейчас не могу, мама, я занят. Что, на самом деле так нужно? Ну хорошо, я приеду через пятнадцать минут.

Он посылает Эве извиняющуюся улыбку:

– Норрис, составь ей, пожалуйста, компанию до моего прихода, а мне надо съездить к матери, она плохо себя чувствует.

– Но ты же выпил! – Эва демонстрирует впечатляющую трезвость мысли, несмотря на коктейль.

– А я без машины. Возьму такси и вернусь через час. Вы меня подождите, пожалуйста, ладно? – он уже не садится обратно, и мы видим его удаляющуюся спину.

Через минуту он возвращается, чтобы забрать у Эвы номерок, снова возвращается, уже в куртке, чтобы отдать ей номерок обратно, бросает мне понимающий взгляд, но все-таки ведет он себя слегка неадекватно. У меня развязаны руки, а вот девушка выглядит разочарованной.

– А почему он называет тебя Норрисом? – спрашивает она.

Норрисом я стал еще на первом курсе, сейчас меня редко кто так называет. Просто фамилия моя Чакевич. У нас у каждого была какая-нибудь кличка, вот Маврикий и заявил тогда: Чакевич – значит, Чак, а Чак – значит, Норрис, хотя я вообще не похож!