Время неприкаянных - Эли Визель Страница 37

— Был женат. Теперь нет.

Гамлиэль жестом указывает на больную:

— А что она? Замужем? Была счастлива?

— Боюсь, эти вопросы останутся без ответа.

— Представим супругу Сизифа счастливой, — говорит Гамлиэль.

— Да, представим это ради нее, — отвечает докторша, — ведь сама она на такое уже не способна.

Тогда перед Гамлиэлем вновь встает тот же неотвязный вопрос: а вдруг это все-таки Илонка, здесь, на больничной койке, уже оторванная от мира живых?

— Вы снова ушли куда-то далеко, — говорит докторша.

— Это потому, что я пришел из другого мира.

Глупо, думает он. Любой мог бы сказать то же самое.

— Ваша жена принадлежала к этому миру?

— Нет, — признается он после паузы.

К его миру Колетт никогда не принадлежала.

Гамлиэль познакомился с ней в Париже самым банальным образом, на террасе кафе в Латинском квартале. Весеннее солнечное утро. Переполненные улицы. Студенты спешат на экзамен, цветочницы окликают влюбленных, туристы, тараща глаза, восхищенно разглядывают столики, за которыми сиживали великие жрецы экзистенциализма.

Как это часто бывало, Гамлиэль пришел сюда вместе со своим приятелем Болеком. Он познакомился с ним несколько месяцев назад в Префектуре полиции. Оба беженцы, и проблемы у них одни и те же: вид на жительство, средства к существованию, поиски дешевой квартиры. На следующий день они решили снять на двоих номер в ближайшей гостинице. Их любимым занятием было сидеть за стаканчиком вина и глазеть на красивых девушек — одиноких или под руку с дружком.

— Тебе какая нравится? — спросил Болек.

— Третья, — ответил Гамлиэль.

— Ты с ума сошел? Их всего две.

— Вот именно. Я жду следующую.

— А если она будет не одна?

— Тем хуже для ее спутника.

Она была одна.

Болек, ринувшись вперед, преградил ей дорогу.

— Подождите, мадемуазель, — сказал он и ухватился за ее руку, как будто с трудом переводил дух, — вы нужны моему другу.

— Да кто вы такой?

— Речь не обо мне, а о моем друге. Он в отчаянии. Только вы можете спасти его.

— Оставьте меня в покое и проваливайте к дьяволу!

— Так я и есть дьявол.

Болек вернулся к столу, ничего не добившись.

— Знаешь, она не для тебя.

Гамлиэлю очень нравился Болек. Своей фантазией он мог заткнуть за пояс самого одаренного сочинителя романов. Родился в Польше в еврейской семье, перебравшейся туда из Австро-Венгрии. Высокий, подвижный, готовый с открытыми или закрытыми глазами устремиться к любой возможности заработать несколько франков. Молодые люди очень скоро стали друзьями на всю жизнь. Болек забавлял Гамлиэля причудливыми идеями и невероятными историями, помогавшими скоротать время. Именно к нему обратился Гамлиэль, чтобы раздобыть средства для поездки сначала в Израиль, а потом в Марокко.

— Вот как! — воскликнул Гамлиэль. — Слишком легко хочешь отделаться. Ты провалил дело, признайся.

— Ладно, согласен, раз тебе так хочется, но…

Он не договорил: девушка вернулась и села за их столик, между ними.

— Меня зовут Колетт, — сказала она сурово. — Ну, я вас слушаю. У меня есть двадцать минут. Рассказывайте. Кого я должна спасать? И почему я должна это делать?

— Мое имя Болек. Но вы нужны ему. Его зовут Петер на венгерском и Гамлиэль на…

— На чем?

— На идише.

— Вы евреи?

— Почему вы спрашиваете? — осведомился Болек. — Мы не любим допросов, разве что… разве что вы из полиции.

— Отвечайте.

— Хорошо. Если уж вы хотите знать все… Да, мы евреи.

Она сделала легкую гримасу.

— Ну, я тоже.

— Мы беженцы. Не говорите мне, что и вы тоже.

— Нет, я француженка.

— Вам повезло.

— Для вас быть беженцем — это как болезнь…

Гамлиэль подумал: да, болезнь, болезнь, поразившая мир. Но нужно признать, что беженец — существо отдельное, отсеченное от всего, что присуще нормальному человеку. Он не принадлежит ни к одной нации, его не приглашают ни к одному столу. Да что говорить, он как зачумленный. Ничего не может сделать, если ему не помогут.

— Однако эта болезнь не считается неизлечимой, насколько мне известно, — добавила девушка.

— Прекрасно! — вскричал Болек. — Вы, случайно, не врач? Тогда скажите нам: какое лекарство лучше всех?

— Женитьба, — фыркнула Колетт.

Но в ее усмешке — Гамлиэлю следовало уже тогда это заметить — не было веселья, не было искренности. В сущности, она ему не понравилась. Это был не его тип. В своих грезах он выбирал женщин с загадочной красотой, окруженных аурой священной грации, недоступных, как Эстер, тогда как Колетт казалась более чем доступной и явно кокетливой. Его привлекали робкие, мечтательные натуры — она же была высокомерной, прагматичной. Властная. Волевая. Все слова, все жесты, все порывы под контролем. Она не просто смотрела на своих собеседников — она их оценивала.

— Вы, — бросила она, повернувшись к Гамлиэлю. — Да, вы, молчун, а не ваш болтливый заступник. Вы что, немой? Вам нечего сказать?

— Нечего, — ответил Гамлиэль. — Пока нечего.

— Мне, стало быть, нужно ждать?

— Почему бы и нет? Я только это и делаю.

Тут Болек, проявив неожиданный такт, встал и оставил их одних.

— Чувствую, вы вполне обойдетесь без меня.

Не замечая уличного шума, Гамлиэль лихорадочно соображал. Ему хотелось сказать что-нибудь оригинальное или, по крайней мере, подходящее к случаю, но нужные слова не шли на ум. Внезапно молчание показалось ему гнетущим. Его следовало прервать.

— Двадцать минут прошли, — сказал он.

— Я знаю. Меня подождут.

Занятная женщина, подумал Гамлиэль. Суровая. Жесткая. От кого, от чего ищет она защиты? Должно быть, ей пришлось немало выстрадать. В детстве? В отрочестве? Как бы там ни было, судя по виду, она способна справиться с любой ситуацией. А мужчины — когда она научилась подчинять их своей власти? Тут он подумал, что она, наверное, старше его. Двадцать пять лет? Ближе к тридцати? Это делало ее более интересной.

— Еще чашечку кофе? — предложил он. — Я вас угощаю.

Поняла ли она, что у беженца всегда туго с деньгами? Она многое знала, эта Колетт. Знала, как понравиться. Как вызвать желание. Ее прямые, но округлые плечи молили о ласке. Ее грудь привлекала взор. Выражение лица у нее смягчилось, улыбка стала зовущей, несмотря на тонкие губы, которые едва приоткрывались на фразе, на выдохе, чтобы тут же сомкнуться с рассчитанной медлительностью. Она накрыла ладонью пальцы Гамлиэля, и он залился краской, словно мальчик, открывший, что у женщин есть тело. Постепенно в нем зарождалось неясное чувство приятного и мучительного предвкушения. Было жарко, он дышал с трудом. Он опасался того, что ожидало его, и одновременно желал этого со всей страстью, на какую был способен.