Время неприкаянных - Эли Визель Страница 36

И вот теперь что-то в нем приоткрылось, позволив этой незнакомке войти.

Ева и поставленные под сомнение зароки. Лукавое подмигивание судьбы. Ева и внезапное рождение любви, надеяться на которую он уже перестал.

Гамлиэль с нетерпением ждал окончания Седера, чтобы подойти к прельстившей его молодой женщине. Что он собирался сказать ей? Что ему нравится ее голос? Что платье у нее чересчур легкое? Что синий — его любимый цвет? Какой союз, какие планы мог он ей предложить? Между тем в этом году из-за дискуссии, вызванной речью Евы, ужин продолжался дольше обычного. Уже давно пробило полночь, когда Болек затянул песнь «Хад гадья» — прекрасную, почти детскую историю, которая начинается с проданного ягненка и завершается победой Бога над Смертью, иными словами, смертью Смерти.

Едва поднявшись из-за стола, Гамлиэль через всю столовую направился к Еве.

— Я провожу вас.

— Докуда?

— До конца.

— А потом?

— Я не пророк.

— Жаль.

— Вам хочется, чтобы я был пророком?

— Да, при условии, что вы станете пророчествовать, смеясь.

— Чтобы позабавить вас?

— Чтобы заставить меня мечтать.

Они направились к двери, где их поджидала Ноэми.

— Неужели уходите? Еще рано.

— Нет, — ответил Гамлиэль. — Поздно.

Они шагали в молчании: каждый обдумывал значение того, что совершилось с ними. Первой заговорила Ева:

— Я ничего о вас не знаю, кроме того, что вы внушаете мне страх.

— А я много о вас знаю, и вы поможете мне победить мой страх.

— Вы так много знаете… но знаете ли вы, что я приношу несчастье?

Он стал задумчив. Она добавила:

— Я приношу несчастье тем, кого люблю.

Гамлиэль вспомнил о трагедии, которую она пережила.

— Как это произошло?

— Кто вам рассказал? Ах да, я понимаю: Ноэми… Ну, они поехали за подарком мне на день рождения… Шел дождь… В машину врезался грузовик, она перевернулась… Языки пламени, я их вижу во сне, я кричу, я ору: «Осторожнее, осторожнее…»

Взять ее за руку? Чтобы успокоить? Или утешить? Сказать, что любовь нельзя заменить, но можно возродить? Поскольку она, в свою очередь, замкнулась в молчании, он спросил дрогнувшим голосом:

— Когда это случилось?

— Три года назад.

— А потом?

— А потом ничего.

— Как вы живете?

— Одна.

— Когда вы согласитесь порвать с одиночеством?

— Никогда.

— Вы боитесь предать их, верно?

— Я боюсь предать себя саму.

Тогда, сам не зная почему, он стал рассказывать ей не об Эстер или Колетт, а о матери, отце, Илонке.

Было тепло: весенние ночи приятны. Спокойные, почти пустые улицы. В небе звезды делились секретами друг с другом, посылая короткие беспорядочные сигналы. Иногда мимо проезжало такси, притормаживая рядом с ними, но они предпочитали идти пешком.

Так началась эта необычная встреча двух погибших душ, которые почти поверили, что смогут помочь друг другу, воззвав к любви мертвецов.

— Поговорите со мной еще, — сказала Ева, взяв его под руку.

— Знаете ли вы о жизни и трудах Рахили Варнхаген?

— Нет.

— Она жила в Германии в восемнадцатом и девятнадцатом веках. Она сказала: «Моя история предшествует моей жизни». Так вот, моя тоже.

— Вы мне ее расскажете?

— Смеясь?

— На ходу.

— Если вы поможете мне найти слова.

В подъезде спала какая-то старуха. Она улыбалась. И выглядела счастливой.

Гамлиэль вернулся к старой венгерке помимо воли. Он не может отвести взгляда от обезображенного лица больной. Откуда у нее все эти шрамы? Лили, молодая докторша, говорила о каком-то несчастном случае, точно он не знает. Чудом спасенная, она провела несколько месяцев в заштатной местной клинике: гуманные, но не слишком опытные хирурги старались не столько вернуть ей здоровье, сколько восстановить человеческое лицо, женское тело.

— Прежде, в молодости, она, несомненно, была красива, очень красива, — говорит вошедшая в палату докторша. — Сейчас этого не скажешь.

Что можно понять о человеке, который отказывается от общения? Этот вопрос мучит Гамлиэля. Кто-то знал эту женщину, кто-то держал ее в своих объятиях и благодарил за подаренное ему счастье. Возможно, у нее есть ласковый муж, шаловливые дети, любовники. Траур утрат, блеск побед — все это было в ее жизни.

— Скрытая красота, она существует, — произносит он наконец.

— Но для чего она, если никто ее не видит?

— Вы ошибаетесь. Есть люди, которые ее угадывают.

Докторша смотрит на него с интересом.

— Что угадываете в этой женщине вы?

Внезапно Гамлиэль вновь видит себя ребенком.

В ту ночь он плохо спал. Что-то на него давило, угнетало. Недомогание, предвещающее опасность. Старые странные кошмары тревожили сон. Дети, за которыми гонятся огромные безобразные чудовища. У всех хриплый голос и жесткие черты венгерского офицера с кислым дыханием, частого гостя в спальне Илонки. Проснувшись, как от удара, с бешено колотящимся сердцем и весь в поту, он силился одолеть панический страх. Ему это удалось, когда он вспомнил грустное лицо мамы, ее тонкие руки и добрые глаза.

Металлический голос возвращает его к настоящему:

— Доктор Розенкранц… Доктор Розенкранц, вас срочно вызывают в пятую палату…

Громкоговоритель повторяет эту фразу несколько раз. Докторша стремительно выпрямляется:

— Подождите меня, я сейчас вернусь.

Ей повезло, думает Гамлиэль. Она кому-то нужна. Она может принести помощь и утешение. Жизнь врача никогда не бывает бесполезной. Не то что его — растраченная на пустяки, поблекшая. Однако прежде ему казалось, что он может управлять судьбой других. Ах, эти годы, которые он мог бы сделать плодоносными… люди, которых мог бы духовно обогатить.

Все так далеко.

Вернувшись, докторша замечает:

— Вы только что думали о женщине. Но не об этой.

— Действительно, я видел женщину, чья красота меня взволновала. Она умерла, но ее красота всегда со мной.

— Вы ее любили?

— Я ее люблю.

— Она была вашей женой?

— Нет.

Он одаряет ее легкой улыбкой.

— Это моя мать. Я не женат.

И тут же поправляется: