Нежный bar - Дж. Р. Морингер Страница 37

Когда первый год моей работы в магазине подходил к концу, Билл и Бад спросили, в какой университет я планирую поступать. Тема университета всегда нагоняла на меня тоску, потому что у нас с мамой не было денег. В таком случае, сказали Билл и Бад, тебе нужно поступить в один из лучших университетов, потому что только в лучших университетах платят стипендию. Я в шутку рассказал им о колыбельной, которую пела мне мама в детстве: «Гарвард или Йель, мой мальчик, Гарвард или Йель».

— Никакого Гарварда, — сказал Бад. — Ты кем хочешь быть — бухгалтером?

— Нет. Адвокатом.

— Господи Иисусе. — Он осел на стул и нервно понюхал кулак.

Билл закурил сигарету и развалился в своем шезлонге.

— Как насчет Йеля? — сказал он.

— Да, — кивнул Бад. — Йель.

Я заявил им обиженным тоном, что так шутить жестоко.

— Йель для детей богатых, — сказал я. — Для умных детей. Для других детей.

— Нет. Йель для разных детей. В этом-то и прелесть Йеля.

Вдруг они стали восхвалять Йель, говорить о его истории, поименно вспоминать всех его известных выпускников от Ноя Вебстера [47]до Натана Хейла и Коула Портера. [48]Они спели несколько тактов йельского гимна, похвалили профессоров кафедры английской словесности, лучшей в мире. Я был шокирован тем, как много они знают. Позже я понял, что когда-то они сами мечтали поступить в Йель.

— Студенты Йеля умные, — сказал Билл, — но не гениальные.

— Студент Йеля не знает всего о чем-то одном, — провозгласил Бад, подняв палец вверх, — студент Йеля знает хотя бы что-то одно о чем угодно.

— Студент Йеля урбанист, — сказал Билл. — Ты знаешь, что значит «урбанист», так?

— Да. — Я рассмеялся.

Они ждали.

— Это тот, кто живет в городе.

Бад протянул мне словарь.

— Студент Йеля — гражданин мира, — сказал Билл. — Человек Возрождения. Именно таким ты и хочешь стать. Студент Йеля умеет стрелять из ружья, танцевать фокстрот, смешивать мартини, завязывать галстук-бабочку, может проспрягать французский глагол — даже если не говорит по-французски, — сказать, какая из симфоний Моцарта была написана в Праге, а какая в Вене.

— В студенте Йеля есть многое от Фицджеральда, — заметил Бад. — Ты помнишь, каждый из героев Фицджеральда учился в Йеле. Ник Карроуэй, например.

Я отвел глаза. Билл со стоном поднялся с шезлонга и пошел к книжным полкам, чтобы сорвать обложку с «Великого Гэтсби».

Не желая объяснять Биллу и Баду, что мы с мамой не из тех, кто легко попадает в нужные места, я произнес:

— Страшно даже об этом подумать — Йель.

Не нужно было этого говорить, но хорошо, что я все-таки сказал.

— Значит, решено, — сказал Бад. Он встал с табуретки и подошел ко мне, нюхая свой кулак и поправляя очки. — Ты должен делать все, что тебя пугает, Джей Ар. Все. Я не говорю, что нужно рисковать жизнью, я обо всем остальном. Подумай о страхе, реши прямо сейчас, как ты собираешься преодолевать его, потому что он станет серьезной проблемой в твоей жизни, я тебе обещаю. Страх будет первопричиной всех твоих неудач и основной дилеммой в каждой истории о тебе самом. Каковы твои шансы победить страх? Иди за ним. Преследуй его. Не считай страх злом. Посмотри на страх как на проводника, указывающего тебе путь, — на твоего Натти Бампо. [49]

Мне казалось странным слышать такие речи от человека, который прятался в кладовке книжного магазина в полузаброшенном торговом центре. Но меня осенило, что Бад, должно быть, так страстно говорил на эту тему, потому что давал мне совет, который ему самому в свое время никто не дал. Я понял, что это поворотный момент, что нужно сказать что-то значительное, но мне ничего не приходило в голову, поэтому я неуверенно улыбнулся и спросил:

— А кто такой Натти Бампо?

Бад громко засопел.

— Чему вообще вас учат в этой школе?

В тот вечер за ужином я сказал маме две вещи. Я скоплю денег и куплю Биллу новый шезлонг на Рождество. И еще я собираюсь подать документы в Йель. Я хотел, чтобы это прозвучало как мое решение, но мама попросила меня пересказать разговор с Биллом и Бадом.

— Ты их очаровал! — Мама улыбнулась.

— Что ты хочешь этим сказать?

Все было как раз наоборот. Это они сорвали с меня обложку.

Каким-то образом через несколько месяцев после объявления банкротства мама умудрилась получить новую кредитную карту. Она использовала ее, чтобы купить мне билет на самолет до Нью-Йорка в мае (она решила, что каждое лето я должен проводить в Манхассете, раз мне так нравится мужская компания) и билет себе на август, чтобы мы смогли вместе съездить на машине в Йель и осмотреться перед началом моего второго учебного года в старшей школе. Мы одолжили у дяди Чарли «кадиллак», и бабушка с Шерил тоже поехали с нами.

Мама вела машину, а я болтался на пассажирском сиденье из стороны в сторону. Вместо разговоров Кольта и Бобо о том, кто кого «отымел» в «Диккенсе», я слушал женскую болтовню о моде, рецептах и прическах. Кощунство. Чтобы увести разговор в сторону, я иногда вставлял отрывочные фразы из брошюры про Йель, лежавшей у меня на коленях. «Вы знали, что Йель был основан в 1701 году? Это значит, что ему почти столько же лет, сколько Манхассету. Вы знали, что девиз Йеля „Lux et Veritas“? Это значит „Свет и Правда“ по-латыни. Вы знали, что первый диплом доктора философии был выдан в Йеле?»

— А в твоей книжечке написано, сколько все это удовольствие стоит? — спросила Шерил с заднего сиденья.

Я прочел вслух: «Приблизительная стоимость годового обучения в Йеле одиннадцать тысяч триста девяносто долларов».

Тишина.

— Давайте послушаем какую-нибудь хорошую музыку? — предложила бабушка.

Еще до того, как мы увидели Йель, мы его услышали. Когда мы въехали в Нью-Хейвен, на башне Харкнесс зазвонили колокола. Необыкновенно мелодичный звон. Я высунул голову из машины и подумал: «У Йеля есть голос, и этот голос говорит со мной». Что-то внутри меня отзывалось на звон этих колоколов, наверное, моя бедность и наивность. Я всегда был склонен обожествлять то, чем восхищался, и колокола попали под это правило, придав университетскому городку священный ореол. Я также привык считать каждое место, куда меня не пускали, дворцом, и вот передо мной вырос Йель, как нарочно украшенный башенками, зубчатыми стенами и горгульями. Но был еще и ров — канал за нашей квартирой в Аризоне. Когда мы припарковались и стали осматриваться, я запаниковал.