10 минут 38 секунд в этом странном мире - Элиф Шафак Страница 37

Д/Али упал на кровать и подтянул ноги, ловко скрестил их и сел, положив щеку на ладонь.

– И честное слово, не стоит беспокоиться, если тебе не очень-то хочется разговаривать. Я могу просто скрутить для нас папироску. И мы выкурим ее в тишине.

Д/Али. Его волосы цвета воронова крыла волнами падали на воротник, его беспокойные изумрудные глаза становились светлее, когда он был задумчив или озадачен. Он был сыном иммигрантов, плодом диаспор и вынужденных перемещений. Турция, Германия, Австрия, снова Германия и опять Турция – следы его прошлого проявлялись тут и там, словно затяжки на кардигане, который то и дело цеплялся за крючки и гвоздики. До встречи с ним Лейла не знала человека, который бы жил в стольких местах, но нигде не чувствовал себя как дома.

Если верить его немецкому паспорту, по-настоящему его звали Али.

В школе над ним год за годом насмехались, а затем тут и там его оскорбляли и даже побивали расисты. А потом один из них узнал о его страсти к искусству. Это позволило им еще больше смеяться над ним каждое утро, стоило только Д/Али войти в класс. Вот пришел мальчик по имени Али… Какой же он идиот, он считает себя Дали! Все это ранило его до глубины души – это бесконечное глумление и колкости. Но как-то раз, когда новый учитель попросил каждого ученика представиться, он вскочил из-за парты и произнес со спокойной и уверенной улыбкой:

– Здравствуйте, меня зовут Али, но гораздо больше мне нравится, когда меня называют Д/Али.

С этого момента презрительные замечания прекратились, а вот он, упрямый и независимый, начал использовать и даже любить имя, которое когда-то казалось обидной кличкой.

Его родители оба выросли в деревне на берегу Эгейского моря и в начале 1960-х переехали из Турции в Германию как гастарбайтеры, то есть гостевые работники, которых пригласили потрудиться, а затем, когда нужда в них отпадала, попросили собрать вещички и уехать. Первым, в 1961 году, переехал отец, он жил там в комнате хостела вместе с десятью другими рабочими, не умевшими ни читать, ни писать. Ночью при тусклом свете грамотные рабочие писали письма за тех, кто был безграмотен. Спустя месяц проживания в таком тесном помещении каждый узнал все о других – начиная от семейных тайн и заканчивая непроходимостью кишечника.

Спустя год к отцу переехала жена, Д/Али и его две сестры-близняшки. Поначалу все складывалась совсем не так, как они надеялись. После неудачной попытки перебраться в Австрию семья вернулась в Германию. Заводу «Форд» в Кёльне нужны были рабочие, и они поселились поблизости от него – там, где улицы пахли асфальтом после дождя, дома выглядели совершенно одинаково, а старушка, жившая этажом ниже, при малейшем шуме из их квартиры звонила в полицию. Мама купила всем по паре мягких тапок, и они приучились говорить вполголоса. Они смотрели телевизор на минимальной громкости, а по вечерам никогда не включали музыку и не спускали воду в туалете – этого здесь тоже не терпели. В Кёльне родился младший брат Д/Али, и тут все они выросли, засыпая под ворчание Рейна.

Отец Д/Али, от которого тот унаследовал темные волосы и квадратный подбородок, часто рассуждал о переезде назад в Турцию. Когда им удастся скопить достаточно денег и закончить все дела в этой холодной и высокомерной стране, они снимутся и уедут. Он построит дом в своей деревеньке. Большой дом с бассейном и садом. По вечерам они будут слушать гул долины и редкий крик голубя, и им больше не придется носить мягкие тапочки и говорить вполголоса. Чем больше проходило лет, тем изощреннее становились его планы возвращения. Родные уже не воспринимали это всерьез. Германия была их домом. Германия стала отечеством – пусть даже отец семейства не желал принимать этот факт.

К моменту поступления Д/Али в среднюю школу всем – и учителям, и соученикам – уже было понятно, что ему суждено стать художником. Однако его страсть к искусству никогда не поддерживалась в семье. Родители ничего не поняли даже тогда, когда любимая учительница мальчика пришла поговорить с ними. Д/Али так и не смог забыть чувство стыда, которое он испытал тогда: госпожа Кригер, женщина плотного телосложения, сидя на стуле и с трудом удерживая в руке крошечный стакан с чаем, пыталась объяснить родителям, что их сын и в самом деле очень талантлив, он сможет получить место в школе искусства и дизайна, если его к этому как следует подготовить. Д/Али наблюдал за отцом: тот слушал с улыбкой, которая так и не тронула его глаз, – он жалел немку с кожей цвета лосося и коротко остриженными волосами, рассказывавшей ему, как он должен поступить с собственным сыном.

Когда Д/Али было восемнадцать, его сестры пошли на вечеринку к подруге. Тем вечером случилось нечто очень нехорошее. Одна из двойняшек не вернулась домой, несмотря на то что ей разрешили пробыть в гостях лишь до восьми вечера. На следующее утро девочку обнаружили у шоссе без сознания. Ее срочно отвезли на «скорой» в больницу и попытались вывести из гипогликемической комы, которая наступила из-за избыточного употребления алкоголя. Ее так накачали лекарствами, что казалось, чуть было не вытеснили душу. Мама Д/Али скрывала эту историю от мужа – тот тогда ушел в ночную смену.

В маленьком городке и в любом иммигрантском сообществе слухи распространяются быстро – деревенька она и есть деревенька, несмотря на свои размеры. И в конце концов эта история дошла до отца. Словно шторм, обрушивший ярость на все пространство долины, он наказал свою семью. Это и стало последней каплей. Его дети должны вернуться в Турцию. Все. Родители останутся в Германии до пенсии, а юное поколение с этого момента будет жить у родственников в Стамбуле. В Европе дочь растить невозможно, а уж тем более сразу двух дочерей. Д/Али должен был учиться в Стамбульском университете и хорошенько присматривать за сестрами и братом. Если случится что-то нехорошее, ответственность ляжет на его плечи.

И вот в девятнадцать лет он прибыл в Стамбул, изъясняясь на ломаном турецком, вел он себя как немец – и это невозможно было изменить. Он привык быть чужаком в Германии, но до переселения в Стамбул никогда не думал, что будет чувствовать себя так же, а то и хуже, в Турции. Выделял его даже не акцент и не то, что он часто вставлял в конец предложения ja и ach so! ^[2] Дело было в выражении лица – он словно был постоянно недоволен и разочарован тем, что видел, что слышал, в чем не мог заставить себя участвовать.

Злость. Первые месяцы в столице его часто охватывали невероятные приступы злости – не на Германию и Турцию, скорее на принятый порядок, на то, как капиталистический режим разрушает семьи, на буржуев, которые питаются по́том и кровью рабочих, на кривую систему, из-за которой он везде оказывался чужаком. Учась в средних классах школы, юноша много читал о марксизме и всегда восхищался Розой Люксембург, отважной и умной женщиной, убитой в Берлине фрайкоровцами и брошенной в канал – тот, что безмятежно протекал по району Кройцберг, – туда Д/Али приходил несколько раз, а однажды даже тайно бросил в воду цветок. Розу для Розы. Однако лишь начав учиться в Стамбульском университете, он попал в группу убежденных левых. Его новые товарищи хотели разрушить существующие порядки и выстроить все заново, этого же хотел и Д/Али.