10 минут 38 секунд в этом странном мире - Элиф Шафак Страница 36

Тем вечером Стамбул выглядел маняще-прекрасным, но глубоко взволнованным, словно женщина, нарядившаяся для вечеринки, на которую уже передумала идти. В воздухе повисло все возрастающее напряжение. Многие спали лишь урывками, с волнением ожидая наступления дня и опасаясь худшего.

Следующим утром, когда еще роса поблескивала на цветах, которые только-только посадили в честь американских гостей, на улицы вышли тысячи протестующих. Людская волна, поющая революционные гимны, двинулась в сторону площади Таксим. Перед дворцом Долмабахче, домом шести знаменитых османских султанов и их безымянных наложниц, процессия внезапно остановилась. На мгновение воцарилась неловкая тишина – некая пауза, когда вся толпа затаила дыхание, ожидая неизвестно чего. А затем один студенческий лидер, схватив мегафон, проорал во всю глотку по-английски:

– Yankee, go home!

И вся толпа, словно от разряда молнии, принялась хором скандировать:

– Yankee, go home! Yankee, go home!

Американские матросы, сошедшие на берег с самого утра, бродили вокруг, собираясь осмотреть старинный город, сделать фотографии и купить сувениры. Поначалу, заслышав эти звуки вдалеке, они не обратили на них особого внимания, но потом завернули за угол и нос к носу столкнулись с разгневанными демонстрантами.

Зажатые между этим маршем протеста и водами Босфора, матросы, разумеется, выбрали последние и нырнули прямиком в море. Одни поплыли прочь и потом были спасены рыбаками, а некоторые остались у самого берега – этих вытаскивали прохожие, когда демонстрация уже завершилась. Еще до исхода дня командир Шестого флота решил, что оставаться здесь небезопасно, а потому следует покинуть Стамбул раньше, чем планировалось.

А тем временем в борделе Гадкая Ма, купившая всем своим девочкам бикини-топы и юбки-хулы и приготовившая вывеску на ломаном английском: «Welcome Jons», прямо-таки пылала от гнева. Она всегда недолюбливала левых, а теперь и вовсе их возненавидела. Кем они себя возомнили, черт возьми, взяли и подрезали ей бизнес! Вся эта покраска, уборка и натирка полов была впустую. По ее мнению, коммунизм сводился именно к этому – к основательной порче результатов честного, тяжелого людского труда! Не для того она упорно вкалывала всю свою жизнь, чтобы горстка тупых радикалов пришла и объявила ей, что теперь она должна делиться своими кровно заработанными с оравой бездельников, бродяг и убогих. Нет уж, спасибо, она этого никогда не сделает. Решив пожертвовать денег любому антикоммунистическому движению в этом городе, пусть даже самому незначительному, Гадкая Ма еле слышно пробормотала какое-то проклятие и сменила вывеску на «Открыто».

Когда стало ясно, что американские матросы не появятся, проститутки расслабились. Лейла сидела на кровати в своей комнате, скрестив ноги, положив на них стопку писчей бумаги и постукивая ручкой по щеке. Она надеялась, что ей удастся потратить немного времени на себя. Она написала:

Дорогая Налан!

Я тут поразмыслила о том, что ты сказала недавно об уме домашних животных. Ты сказала, что мы убиваем их, едим и считаем, что гораздо умнее их, однако никогда не задумываемся о том, что совсем не понимаем их.

Ты говорила, что коровы узнаю́т тех людей, которые причинили им вред в прошлом. Овцы тоже узнаю́т нас по лицу. Но я задаюсь вопросом, есть ли для них смысл помнить столько всего, раз они не могут ничего изменить?

Ты говорила, что козы отличаются от других животных. Пусть они легко сердятся, зато быстро забывают. Может, мы, люди, точно так же, как овцы и козы, бываем двух типов: те, кто никогда не забывает, и те, кто умеет прощать…

Вздрогнув, Лейла потеряла мысль, ее отвлек пронзительный звук, и она замерла. Гадкая Ма кричала на кого-то. И без того взбешенная хозяйка, казалось, кипела от злости.

– Чего ты хочешь, сынок? – кричала она. – Просто скажи, что тебя привело сюда!

Выйдя из комнаты, Лейла пошла вниз посмотреть, в чем дело.

У двери стоял молодой человек. Его лицо раскраснелось, а длинные темные волосы растрепались. Дыхание у него было прерывистое, словно он только что мчался как угорелый. Всего раз взглянув на него, Лейла поняла, что он наверняка один из левых демонстрантов с улицы, вероятно университетский студент. Когда полиция перегородила улицы, арестовывая людей направо и налево, он, наверное, оторвался от процессии и рванул в какой-нибудь переулок, но в итоге оказался у входа на улицу борделей.

– Я в последний раз спрашиваю тебя, прекрати испытывать мое терпение. – Гадкая Ма нахмурилась. – Какого черта тебе здесь нужно?! А если тебе ничего не нужно, прекрасно, проваливай! Нельзя же просто стоять здесь как пугало. Говори!

Молодой человек осмотрелся. Он крепко обхватил себя руками, словно таким образом пытался успокоиться. Именно этот жест тронул сердце Лейлы.

– Милая Ма, думаю, он пришел ко мне, – сказала Лейла, не спускаясь с лестницы.

Молодой человек удивленно посмотрел вверх и увидел ее. Нежнейшая улыбка приподняла уголки его рта.

В то же время Гадкая Ма сверлила незнакомца взглядом из-под полуопущенных век, ожидая, что он скажет.

– Э-э-э… да… верно… На самом деле я пришел поговорить с этой дамой. Спасибо.

Гадкая Ма зашлась от смеха:

– «На самом деле я пришел поговорить с этой дамой? Спасибо?» Верно, сынок. Ты с какой планеты к нам прибыл?

Молодой человек моргнул. Он вдруг смутился, провел ладонью по виску, словно ему нужно было подумать, чтобы дать ответ.

Гадкая Ма посерьезнела и перешла на деловой тон:

– Так ты хочешь ее или нет? У тебя есть деньги, мой паша? Потому что она дорогая. Одна из лучших.

В этот самый момент дверь распахнулась и вошел какой-то клиент. В дневном свете, что попал внутрь с улицы, Лейла какое-то время не могла разглядеть лица юноши, а потом поняла: он кивает и выражение покоя разливается по его встревоженному лицу.

Оказавшись наверху, в ее комнате, он с большим интересом огляделся, словно отмечая каждую деталь: трещины в раковине, шкаф, который как следует не закрывался, занавески, изрешеченные дырами от сигарет. В конце концов он оглянулся и увидел, что Лейла медленно раздевается.

– Ой, нет-нет, прекрати! – Он быстро отступил на шаг, склонил голову набок и поморщился; отражавшийся в зеркале дневной свет подчеркнул морщины; смутившись от собственной вспышки, он взял себя в руки. – Ну то есть… пожалуйста, оставь одежду на себе. Я тут не совсем для этого.

– А чего же ты тогда хочешь?

Он пожал плечами:

– Может, просто посидим и поболтаем?

– Ты хочешь поболтать?

– Да, мне бы очень хотелось с тобой познакомиться. Бог мой, я даже не знаю, как тебя зовут. Меня – Д/Али, имя ненастоящее, но кому оно нужно, настоящее-то?

Лейла удивленно уставилась на него. В мебельной мастерской на другой стороне двора кто-то запел, песня была ей неизвестна.