Кафедра А&Г - Татьяна Соломатина Страница 37

– Я про любовь ничего не знаю. Я чекист, это не моя специализация. Зато я точно знаю, когда у людей такие лица, как у них, когда они полощут ломоть сыра в чашке кофе, это значит, что людям нечего скрывать друг от друга. У них нет ничего тайного, что не стало бы явным лишь по факту озвучивания. Они просто-напросто одинаковые. Одинаковые образом мыслей. Одинаковые душевными движениями. Одинаковая мораль, точнее – её отсутствие. Не в смысле, что они аморальны, хотя, конечно же, они аморальны в общепринятом смысле. Хотя на самом деле они выше морали. И если один из них решит кинуть другого хоть в чём-то, другой сразу будет об этом знать. В тот же самый момент, когда одному из них всего лишь придёт в голову подобная нейронная вибрация. Появится лёгкое душевное движение. Между ними и этим кофе и этим толстым умягчающимся сыром нет места играм и интригам. Она не скривится, если он громко испортит воздух, обманет кого-то или выдаст чужие заслуги за свои. Ему всё равно, что у неё выскочил прыщ на заднице, и он только одобрительно усмехнётся, узнав, что она решила раздавить, к примеру, тебя своими толстыми ногами. Усмехнётся в тот же миг, как об этом узнает. А узнает, как только она это решит.

– И что же, она уже решила?

– Я не Шеф. Я не болтаю сыром в чашке кофе. Я не знаю. Но я всё-таки тот, кто я есть. И точно знаю, что рано или поздно она что-нибудь решит. Особенно учитывая особенности твоего поведения.

– И что, вот этот сыр в кофе и есть всё-таки любовь?

– Не знаю. Я ничего не знаю о любви, я тебе уже сказал. Этот сыр в кофе – это честность. И единомыслие. Не пионерская готовность озвучить, если ты понимаешь, о чём я. Эти люди вместе, потому что им друг перед другом не стыдно ни за что и нет необходимости хоть что-либо скрывать друг от друга. Даже то, что у неё толстые ноги, у него – простатит и они оба оплавляют плебейский дешёвый российский сыр в аристократическом горячем чёрном кофе элитных сортов. Они не боятся друг друга. И если любовь – это постоянное присутствие знания друг о друге и отсутствие между двумя людьми интриг, стыда друг друга и страха друг друга, то да – это любовь. И в такую любовь никто и ничто не влезай, поверь чекисту. Расплавят любого несгибаемого, как мягкий сыр в огненной чёрной жиже.

– Красноречивый стукач. Ах, как это трогательно!

– Юродствуй, коли охота есть. Я могу высказаться и доходчивей.

– Очень одолжишь.

– Есть такое простое хорошее слово. Оно так часто употреблялось и употребляется, что смысл его затёрт, оттенок его нынче чуть ли не сатирический.

– И?

– Соратники. Они соратники. Они уже родились соратниками. Это их предназначение. Которое выше любви.

– И ты всё это выдумал, базируясь на сыре и кофе?

– Не выдумал. Увидел. Но ты вовсе не обязана верить мне на слово. В конце концов, дорогая учёный, у нас с тобой всего лишь пьяный трёп, и мы не полощем лимон в коньяке, а сыр – в чашке кофе. Мы, как и положено интеллигентным собеседникам, закусываем так, как предписано человеческим этикетом. А они – не люди, в отличие от нас с тобой.

– Да уж, точно. Не люди. Нелюди.

– Нелюди, да. Хорошее слово. То есть именно то, что я и имел в виду. Не люди. Ангелы, например, тоже нелюди.

– Нашёл ангелов. Прямо слышу шелест крыльев у них за спиной и осязаю бесплотный дух, особенно когда за Еленой, блядь, Геннадьевной густой шлейф сладких тяжёлых духов несётся.

– Эх ты! Видная учёная! «Волчица старая и мерзкая притом!»

– Обалдел?

– Это цитата, Натали. «Ты похоти предаться хочешь с ним…» Хм. Не тужься. Оно и видно, что учили тебя совсем понемногу, из рук вон и как-нибудь! «Ангел», дорогая, не значит «крылатый» или «шуршащий». И вовсе не означает «бесплотный». Это слово и в греческом, и в древнееврейском значит «вестник». Такое, проще говоря, устройство, через которое Господь транслирует нам волю свою, а также орудие для исполнения оной. Вестник может быть как небесным творением, так и вполне земным. Понимаешь? Ну, включи воображение. Чем меньше я изложу тебе теологических азбучных истин, тем проще будет твоей фантазии, если она у тебя осталась, конечно же.

– Наверное, ты прав. Уже не осталось у меня ни ума, ни фантазии. Ну да бог со мной. Мы сейчас о них. И какова же воля Господа, прости господи, в отношении этих конкретных двух устройств-орудий?

– Я не знаю, Наташ, я не Он. Хотя, конечно же, родня, как и все мы.

– Да-да, я помню. Ты не Он, ты – чекист, хотя более известен широкой академической публике в качестве экономиста. Наверное, Богу стыдно иметь родственника-чекиста. Но ты же ви-идишь, как ты меня парой минут ранее убеждал? Вот и предположи. Выдвини гипотезу.

– Кусай-кусай. Только зря остроту зубов тратишь. Изволь, выдвину. Допустим, именно этим двоим предназначено: а) решить репродуктивные проблемы в отдельном конкретно взятом регионе; б) окончательно погубить половое здоровье в данном конкретном регионе. Причём и то и другое – в рамках данного конкретного божественного замысла в, чем чёрт не шутит, планетарном масштабе. Нет? Что качаешь головой? Я, может, и несу ересь, но представляешь, какую ересь нёс в своё время Эйнштейн в том, своём, данном конкретном регионе и чем это обернулось для всей планеты?

– Саша, давно у психиатра был?

– Недавно. У психоаналитика. Он куда более двинутый, кстати, чем я. Ещё неизвестно, он мне мозги мыл или я благотворительным супервайзингом занимался. Я нормальный, дорогая моя профессор. Ты мне задала вопрос про общность, я ответил. Кстати, могу сказать, что общего вскоре будет у вас, глубокоуважаемая Наталья Степановна, и у не уважаемой вами Елены Геннадьевны. Если, конечно, тебе интересно.

– Валяй.

– Вскоре доктор наук Елена Геннадьевна Кручинина будет профессором и, мало того, глубокоуважаемым членом Диссертационного совета по специальности «А&Г».

– Блядь!

– Ты удивляешься, констатируешь факт или сердишься?

– Все пункты верны.

– Но и вам кинут добрый кусок, Наталья Степановна. Вас уволят… О, не бледней, я неверно сформулировал! Конечно же, вы уволитесь по собственному желанию и займётесь репродуктивным здоровьем в куда более значительной организации, чем наша скромная медицинская академия. Мало того, даже не в этом городе, хотите верьте, хотите нет. Вестнику всё равно. Он всего лишь экстраполирует волю. И последнее: их не так уж и много, болтающих толстым куском сыра в горячем кофе. Один на десять тысяч населения. Примерно такова плотность вестников воли Его в популяции. Наташ, я сейчас от смеха лопну, какое у тебя стало серьёзное лицо. Это всего лишь пьяный трёп. Ты разучилась улыбаться, тебе никто не говорил? Ты растягиваешь рот и обнажаешь зубы, но ты не смеёшься, и это страшно. Знаешь, какой самый страшный грех?