Песнь тунгуса - Олег Ермаков Страница 36

Мишка встряхнулся, словно бы сгоняя морок, но тут же и пробормотал: «Нет никаких семи лучей, энэкэ».

На другом берегу стоял, дымил трубой дом. Да у него вся крыша как будто дымилась — снежным ветром. Неподалеку стояла машина, уазик-«батон». На крыльцо вышел мужик в куртке с меховым воротником, в белой кроличьей шапке. Он окинул взглядом всех пешеходов.

— Не спеши, — сказал буряту старик и, повернувшись к мужику на крыльце, крикнул: — Здорово, Петр! Контингент в сборе!

Петр сел в машину, завел мотор. Ему собрали по рублю. Женщина заглянула в дом и вскоре вернулась со своими девочками. И «батон» тронулся, покатил. Местность вокруг простиралась унылая, голая.

На середине примерно пути машина затормозила, мотоциклист на встречном мотоцикле с коляской остановился и махнул рукой. Бурят засуетился, взялся за рюкзак. Это был его брат на мотоцикле.

— Да сиди уже! — крикнул шофер, глянув в зеркало на него. — Пусть у меня едет, — сказал он в открытое окно мотоциклисту.

Тот высмотрел брата и махнул ему рукой. Бурят снова сел. И машина продолжила свой путь. Мишка оглянулся и увидел, что мотоциклист в черном овчинном тулупе разворачивается и следует в снежных вихрях за ними, похожий на Деда Мороза. Трясло в машине сильно, хотя снег должен был смягчать езду. Летом, наверное, здесь стиральная доска.

К Хужиру подъезжали уже в полной темноте. Поселок горел окнами. Электричество с материка сюда не дотягивалось, его вырабатывала местная электростанция. Перед магазином на широкой улице все вышли. Сзади с треском подкатил мотоцикл, и братья поздоровались, приезжий уселся на заднее сиденье, и они укатили. Все расходились. Дверца машины захлопнулась, и «батон» уехал. Лаяли собаки по дворам. Мишка стоял со своим чемоданом, оглядывался. Ветер сыпал снежок за шиворот зимней куртки. Мишка развязал шнурки на кроличьей шапке, опустил уши. Хотелось покурить. Но он так и не смог зажечь спичку на ветру и оставил это занятие.

Какой же это остров солнца? Остров ветра. Остров всех ветров на свете! Ольхон!

Мишка озирался и не мог ничего узнать. Здесь прошло его раннее детство. Здесь у него были и друзья когда-то, мальчишка по кличке Кит, толстый, ленивый, вечно что-нибудь жующий, и девчонка Полинка, дочка соседская, они под присмотром ее бабки Матрены возились в песке во дворе, строили крепости и горы, сидели на горшках. Бабушка Катэ работала истопницей в больнице, а Матрена больная вся была и нигде уже не работала, вот за детьми и приглядывала после обеда, а до обеда — Катэ, пока не уходила печи топить. Печи удобнее было протапливать на ночь, но по технике пожарной безопасности — нельзя, а можно днем.

Из окна открывался вид на залив и Приморские горы. Виднелись и каменные перья Шаманки, скалы, похожей на какую-то птицу, пеструю, странную. Кит был старше и на Шаманке бывал, рассказывал про пещеру что-то, кости и череп лошади, врал, наверное…

Из ворот какого-то дома выходил мужик с горящей папиросой. Ветер выхватывал искорки-табачинки. Мужик был в цигейковой шапке с опущенными ушами, в ватных штанах, в ватнике. Посмотрел на Мишку и закрыл ворота, исчез. А Мишка только хотел у него спросить про гостиницу. Где ему ночевать-то? Не в снегу ведь. Пойти в лес, наломать лапника, устроить лежак и стенку-заслон, развести костер… Хотя без топора, конечно, намучаешься.

Мишка подошел к закрывшимся воротам и ударил кулаком. Раз, другой. Еще постучал. Никто не отпирал ему и не отвечал. Только ветер завывал: сиу-сиу-виу-хиу! Вот почему зимний ветер и зовется хиус. Мишка еще послушал этот ветер у запертых ворот, повернулся и пошел дальше.

Хиу-виу! Всс!

А что ты хотел здесь найти, Мишка? Какую такую Ираиндя туриндун?

Мишка вышел к клубу и увидел, как в доме за клубом загорелся дверной проем. Свернул туда. Это было фотоателье. Свет погас, и на улицу вышел высокий старик. Мишка смог разглядеть его маленькую серебряную бородку, хрящеватый нос, круглые очки. Это же был тот старик, что ехал из Иркутска с какой-то вместительной кожаной черной потертой сумкой, почти квадратной, скорее напоминающей какой-то сундучок, то ли рыбацкий, то ли сапожный… Он оглянулся на скрип снега и увидел Мишку.

— А, это ты? Что, заблудился? Или сфотографироваться? — спросил старик. Он как-то особенно произносил слова, некоторые звуки были слишком твердые. Мишка смутно подумал, что уже где-то слышал похожую речь.

— Нет, — сказал Мишка.

— Что тогда? — спросил старик, приподнимая белые брови, двигая большим хрящеватым носом.

— Гостиницу ищу, — сказал Мишка и шмыгнул носом.

— А! — ответил старик и махнул рукой. — Не ищи. Мест нет. Приехали немецкие туристы.

— Зачем? — спросил Мишка.

Старик усмехнулся.

— Ну, это мы привычные. А для них, европейцев, зима, мороз, Байкал в диковинку. — Старик запер дверь, снова посмотрел на Мишку. — А ты сам зачем приехал?

Мишка пожал плечами.

— В гости к кому-то? — спрашивал старик.

— Не-а, — сказал Мишка, — так, по пути, ага.

— По пути куда?

— В заповедник.

Старик снова поднял брови и внимательно взглянул на Мишку, поправил очки.

— Так заповедник — вон где. И дороги нет… Не здесь же дорога? — Старик сощурил светлые глаза.

— Мне в Устье, оттуда уже рыбаки ездят в нашу сторону.

Лицо старика пошло крупными морщинами-трещинами, стекла очков засверкали отсветами фонаря рядом с клубом. Он удивленно смеялся. Закашлялся.

— Да ты что, мальчик? С острова кто поедет в Устье? На ту сторону? В Усть-Баргузин ведь?

Мишка кивнул.

— Ага.

Старик покачал головой, поднял воротник черного толстого пальто, защищаясь от ветра с острой снежной крупой.

— Не ездят туда. Только если рыбаки на мотоциклах, но и те не в Устье же, а так, в море. Еще и ледовой дороги официальной нет. Позже дороги открываются. Хотя в этом году Байкал и рано встал. А кто знает, вот сарма налетит, раскачает море — и лед лопнет. У ветра сила. Ты откуда вообще?

Мишка объяснил.

— Ну-ну… — проговорил старик, идя рядом. — А на остров зачем?

— Я здесь жил, — сказал Мишка, — ага.

— Жи-ил? — протянул старик и, останавливаясь, посмотрел въедливо сквозь стекла очков на Мишку. — На острове?