Таежная вечерня - Александр Пешков Страница 36

В тот миг Саня то ли моргнул, то ли закусывал, но прояснив взгляд, увидел Катю в бордовом нижнем белье, в голубом шелковом переднике с монистами! На шее намотано множество бус.

Метель прильнула к оконцу.

Свеча испуганно вздрогнула.

Мониста брызнули шелестящим звуком, по камушкам бус пробежали искры. Плотная танцовщица была похожа на позолоченный кукурузный початок, с лакомым шелестом обнажая во все стороны тугие зерна – грудь, плечи, живот…

Саня прикрыл глаза ладонью, но не выдержал и впился взглядом в одну блестку, прилипшую к животу. Отблеск свечи покрывал тело сусальной смуглотою. Перед ним танцевала та самая женщина, что была в душевой кабине. Она играла бедрами, вжимала живот, вскидывала грудь, мол, самой жаль, что такое добро пропадает!.. Саня не заметил, как уж сам очутился возле нее, схватившись за руки с философом и заключив Катю в жилистый обруч. Только на миг, будто очнувшись, он увидел глаза девушки, широко раскрытые, по-детски влажные. Такие глаза бывают у детей на новогоднем утреннике!

Метель саданула в дверь снежным плечом.

Воздух оросился мелкими брызгами, обдав благодатной слякотью горячие лица. Круг осаждающих становился все плотнее, все жарче соприкасались тугие руки с золоченой плотью; в какой-то момент мужики почти столкнулись лбами. Девушка испугалась, разорвала объятия и убежала.

Саня очнулся, хотелось задуть свечу и уйти в свою комнату. Он выпил от стыда. Преподаватель философии отложил баян и сказал своим скрипучим голосом, привыкшим успокаивать аудиторию после взрыва какой-нибудь хохмы:

– Ну, что, побалдели и будя!..

Одевшись, Катя вернулась к ним усталая и капризная:

– Почему я такая?

– Какая?

– Не люблю никого, а все лезут!

Отвечали ей уже рассеянно и невпопад:

– Поэтому и лезут…

– Не знаю, как жить дальше?

Она взяла ведро с лавки и привычно налила воды в умывальник.

– Живи как можешь, – философ качнул чайник в руке. – Э, всю не выливай!

– Все советуют, а мне все вредно!

– Пойдешь к реке за водой…

Вскоре легли спать. Бухнувшись тяжелой головой в подушку, словно перескочив из одного сна в другой, озираясь в темноте и скрывая потную тоску в душе.

Утром встали хмурые и виноватые.

Саня молча возился с креплением на Катиной лыже. Метель на дворе почти стихла. Только сеял снежок.

Сергей Иванович ушел рано.

К средине дня выглянуло солнце, хотя отдельные снежинки еще летели и сияли лихорадочным блеском.

Белая крыша часовни напоминала высокое фигурное мороженое в стаканчике. Ярко синел медвежонок на иконе.

– Вот она какая! – Катя сняла рукавицу и смела ею снег с крыльца. – Я ведь пришла на часовню твою посмотреть.

Она отворила маленькую дверь и заглянула: «А теперь боюсь!» Саня улыбался: ну точно как медведица!

Катя протиснулась внутрь, задевая косяк. Слышно было, как скрипел под ее ногами морозный иней.

Когда она вышла, Соловей уже приготовил большой рюкзак с топорищами:

– Я и сам боюсь ее иногда.

– А всегда так выходит!

– Как?

– Надо же было как-то встретиться…

Саня поднял рюкзак:

– Поеду в город, в магазин сдавать.

– Так я поживу пока у тебя? – обрадовалась Катя. – Чтобы дом не остыл!

– Живи.

– Когда вернешься?

– Не знаю, – Соловей ответил угрюмо. Но в душе был рад. Если б она пошла к станции, то он бы остался дома. Встречаться глазами сейчас не мог, но и терять тоже не хотел.

38

Катя проспала весь день, ночь, а на следующее утро почувствовала жуткий голод. Свежие березовые дрова возле печки, высыхая, издавали запах пирожкового теста. Она доела все хлебные корки, но дом не покидала.

На третий день нашла кусок проволоки в сарае: «А вот испытаю, – решила, – попался мой Коля в силки али нет?»

Надела лыжи у крыльца и виновато глянула на часовню:

– Есть хочется…

В рюкзачке лежали три петли.

От заячьих тропинок на ярком снегу пестрило в глазах. Катя выбрала один след – наиболее свежий, как ей показалось, – даже снежинки не успели слежаться от пригревающего солнца.

След долго петлял вдоль берега меж ивовых кустов. Охотница шла рядом с ним, пытаясь не залезть лыжами на заячью тропку. Потом нашла узкое место в зарослях тальника и привязала конец проволоки к гибкому стволу ивы. При этом она старалась не обрушить снег с тонких веток, а мелким прутикам вернуть их привычный наклон.

В этот момент из-за тучи вышло солнце, и Кате показалось, что проволока слишком ярко выделяется на белом фоне. К тому же подул ветер и упавший снег наклонил петлю низко к тропе.

Легкие снежинки падали с тихим шорохом, но это не мешало солнцу светить выше облаков, растопив на самой макушке неба бледно-голубую полынью. В ее купольной синеве, пронизанные солнечным блеском, снежинки истончались и гасли. Серые остатки туч зацепились за дальнюю гряду, еще более потемнев, на контрасте с белыми вершинами.

К средине дня облака медленно покинули небо, и только в северном распадке еще черпали небо тусклой оловянной ложкой.

Катя отвязала проволоку и пошла дальше.

Вскоре ей понравилось место у поваленной березы, с наледью на белом гладком стволе. Под прозрачным льдом был виден, будто через увеличительное стекло, коралловый мох оливкового цвета. На солнце ледок уже начал подтаивать и сочиться книзу, освобождая тонкую кору. Эти легкие полоски, с розоватой изнанкой, удачно замаскировали блестящую сталь проволоки.

Поставив петли, Катя потеряла интерес к тайге. Теперь ей казалось, что со всех сторон, из-под каждой заснеженной ветки на нее глядят чьи-то ненавидящие глаза. Звери затаились и ждали, когда она уйдет, чтобы заполнить остывшие на снегу следы горячими сильными лапами.

Катя пришла в избу. Зажгла огонь в печи, легла и затаилась, улавливала через стены дома все звуки тайги. Как будто где-то далеко сейчас должен вскрикнуть пойманный зверь.

В этот вечер она не молилась в часовне. Рано закрыла дверь на засов и всю ночь лишь чутко дремала.

Рано утром, дождавшись первых лучей, робко ползущих по краю поляны, Катя отправилась проверять свои петли.

Мелкие птахи, – как колокольчики, – рассыпались по тайге с тонким звуком. Они прыгали по лохматым заснеженным веткам берез, осыпая серебристую на солнце и серую в тени морозную пудру.

Полянки в пойме реки рябили от заячьих узоров: два передних вдоль, два задних – поперек тропинки. Заячьи тропки пересекались меж собой и расходились в разные стороны, словно звери обменивались на бегу какими-то новостями.