На солнце и в тени - Марк Хелприн Страница 36

– Меня вычислили?

– Как леопарда. Про вас все поняли. Я слышала, как об этом говорили, но вы были слишком располагающим к себе, слишком добродушным, чтобы вас выгнать. Вы бродили в одиночестве, и это было очевидно, пока на вас не наткнулся этот идиот, Росс Андерхилл, и вы не начали с ним говорить. Это чудный идиот, который, как и большинство идиотов, не знает, кто он такой, но даже другие идиоты не желают с ним говорить, потому что с тех пор, как вернулся, он пытается собрать деньги для экспедиции в Австрию, чтобы поймать снежного человека. Это было очень любезно с вашей стороны.

– Я думал, он просто пьян.

– Он и был пьян. Он всегда пьян.

– И, кроме того, даже у идиотов есть душа. Даже идиотов можно любить.

Она медлила, наслаждаясь проходившими секундами, как наслаждаются временем, растянутым музыкой.

– Потом пришлось принимать решение. Я оглушила себя дорогим алкоголем, рядом был океан, но все это не помогало. Это заставило меня подумать: вот что важно, вот ради чего мы живем. А потом я вышла к океану. Знаете, на что это было похоже? Там разбивались волны, и каждый раз, как волна обрушивалась на песок, я чувствовала это всем телом. Разбиваясь с глухим стуком, они каждый раз говорили: «Ты живешь только раз, ты живешь только раз».

Вскоре после того, как они приступили к еде, она встала и прошла по пустому залу к телефонной будке, откуда позвонила родителям – внезапный прилив любви и сожаления подсказал ей, что они могут беспокоиться. Но они не были настолько обеспокоены, как она опасалась, и не только уже легли, но и спали.

Отец сказал ей, что гараж дома в Нью-Йорке занят. Она и так это знала.

– Не оставляй машину на улице, – сказал он. – Это кабриолет, его можно открыть с помощью перочинного ножа. Поставь ее в гараж на Первой. – Она пообещала. О том, что случилось, они не произнесли ни слова. Родители будут ждать, пока она сама не поднимет эту тему, что придется сделать, но сейчас своим молчанием они снимали с нее лишнее бремя. Когда она вернулась из телефонной будки, в пиджаке Гарри, небрежно накинутом на плечи, с пурпурно-черными блестками, представлявшимися верхом элегантности в закусочной в Коммаке или где там они были сейчас, в четыре утра, ей казалось, будто ее жизнь началась с чистого листа. Она не скрывала этого. Ее улыбка была почти так же прекрасна, как ее песня, что значило очень многое.

– Они в порядке? – спросил он.

– Они спали.

– Никаких вспышек?

– Нет.

– А упреки были?

– Ни одного.

– Легко отделались.

– Легко отделалась, – повторила она, – особенно если учесть, что это конец для Вилли и Билли.

– Просветите меня.

– Мой отец – Уильям Хейл III, а отец Виктора – Уильям Бекон III.

– Что же случилось с Виктором?

– Его старший брат был Четвертым, но его убили на войне. Моего отца называют Билли, а Вилли Бекона – Вилли. Поэтому шутили, что когда у нас с Виктором родится мальчик, он станет Уильямом Четвертым, а фирма, которую он унаследует, будет называться Хейл, Бекон – как приветствовали Цезаря, – а в разговоре ее будут звать Вилли и Билли. Думаю, такое название прилипло бы. На Уолл-стрит всегда так бывает. Никому не говорите, но мой отец ее ненавидит.

– Ненавидит что?

– Уолл-стрит.

– А! Но все это было спланировано?

– Все было на мази.

– Откуда вы знаете, может, Виктор собрал отряд и гонится за вами?

– Если и так, он, вероятно, направился не в ту сторону. Кроме того, он не берется за то, что не разработано самым тщательным образом. Оскорбите его, и через два года обнаружите, что ваши чеки недействительны. Знаете, что какие-то вещи на ощупь теплые, например, дерево или шерсть, а некоторые нет, например, мрамор или сталь? Виктор – это мрамор.

– Я буду присматривать за своими чеками. Кстати, а почему Кэтрин Седли?

– Это мой сценический псевдоним.

– Понимаю, но почему вы сразу мне не сказали?

– Хотела, чтобы вы думали, будто я бедная. Это у нас такой рефлекс, чтобы уберечься от неискренности.

– Я не думал, что вы бедная, думал, просто небогатая.

– Но вы же не думали обо мне, как думает большинство, верно? Это так отвратительно. На первом курсе колледжа меня это прямо до слез доводило.

– Не думал и не думаю. И никогда не буду. Вы затмеваете собой любое богатство. Понимаете?

– Нет, – сказала она, хотя на самом деле понимала.

– Кэтрин, я хочу ухаживать за вами не спеша.

– Ухаживать, – эхом отозвалась она, думая о слове и о выражаемом им понятии. Она испытывала глубокое волнение – именно этого ей не хватало и именно это она теперь могла получить.

– Виктор, конечно, ничего подобного не делал. А другие?

– Гарри?

– Да?

– Виктор меня изнасиловал. Не в переносном смысле.

Осознавая ее слова, Гарри молчал. Примечательно, что она сказала это без эмоций.

– Тогда, возможно, мне следует его убить.

– Нет, это было давным-давно. Мне от этого никогда не отделаться, но я не хочу, чтобы об этом что-то напоминало. И за мной, да, никто никогда не ухаживал.

– А во время войны, когда вы были в колледже?

– Мы танцевали с военнослужащими в организации содействия в Филадельфии, и некоторые из них влюблялись в меня, но это было неуместно. Это были мальчишки, и я не встретила того самого, единственного. Моряки уезжали на автобусе, и мы тоже. Гарвардским парням приходилось возвращаться в Кембридж, чтобы учиться и пить. А Виктор умудрялся бывать там всякий раз, когда у нас не было занятий. Я встречалась с ним в отеле Бенджамина Франклина. Я не сидела на цепи, Гарри, но за мной, нет, никто никогда не ухаживал.

– Буду рад этим заняться, если позволите.

– Из милосердия?

– Из милосердия! – Он был поражен. – Боже мой, нет, не из милосердия. Я хотел бы появляться у вашей двери в своем лучшем костюме – не в смокинге – и выводить вас в город. Хотел бы познакомиться с вашими родителями и доставлять вас домой до полуночи или часа, как угодно, по-джентльменски.

– Им без разницы.

– А мне нет.

– Но ведь у вас в жилах кровь, а не водица, верно? Верно? – спросила она.

– Да, Кэтрин, в жилах у меня кровь, но я знаю, когда надо сдержаться, помедлить, я в самом деле хочу ухаживать за вами, как никто еще не ухаживал. Каждой мелочью. Каждым прикосновением. Каждым словом. Я почувствовал это, как только впервые вас увидел, когда вы шли на паром, прежде чем у меня появились хоть какие-то основания.

– Как вы узнали?